Потом воины передавали княжича по рукам назад — к женщинам, к их молочному запаху и шелесту подвесок.
Величальные песни Перуну-богу стихали, и все затаивали дыхание, слыша, как вздрагивает земля, как трепещут золотые листья в лесу и падают на землю, как идет из-за леса великий жертвенный бык, отпущенный с кольца на волю — на полное лето. Он шел, раздвигая вековые стволы и ударами копыт пуская по земле волны. Пар поднимался из его ноздрей облаками до самого неба. От его поступи вместе с листьями старые гнезда валились с деревьев и зверьки спешили покинуть свои норы, чтобы не оказаться в них погребенными заживо.
Сердце не только у маленького княжича, но даже у самого князя и старого жреца Богита подскакивало при каждом шаге жертвенного быка.
Бык шел к священному огню сам, словно его тянула цепь неслышного человечьими ушами заговора-зова. Белые кольца широко раскрывались ему навстречу. Княжич видел, как идет-приближается черная сила-гора. Бык на ходу все ниже опускал голову. Его дыхание становилось все горячее, тлела и дымилась следом за ним сухая осенняя трава.
Бык шел к огню. Княжичу еще многое не полагалось видеть но он уже знал, что в середине круга, подле Перуна-бога широкий тяжелый нож уже опускается-скользит и льется железным родником из рук старого Богита в горсти отца и, проливаясь между его ладоней, застывает лезвием, ни разу не тронувшим и не повредившим Матери-земли.
Свет дня содрогался. По Солнцу пробегала алая дымка. Порыв теплого, густого ветра обдавал лица Туровых северцев, и темный горячий поток, запретный для глаз молодших, начинал гулко вскипать и струиться там, в середине сомкнувшихся колец из женщин и мужей, у подножия бесстрастного столпа-бога, стоявшего над родом. И в вышине, над столпом и над сжатыми полями рождалось и тяжелело багровое облако бычьего дыхания, исходившего вверх уже не из темных ноздрей, а прямо из разверзшейся яремной вены.
Потом кольца-круги Туровых родичей размыкались, выпуская отца наружу. Он подходил к своим сыновьям и поднимал багрово сверкавшую руку. Он проводил перстом по лбу и переносице каждого из своих отпрысков. Каждый чувствовал на своем лице упругую полоску крови, и кровь опукалась по переносью вниз тяжелой каплей. Ту каплю так приятно было подхватить языком. Во рту делалось густо и солоно, а потом вдруг становилось горячо в горле и во всем теле. Жертвенная кровь кружила голову, пахла железом, пахла мечами, пахла забытым материнским чревом, и малые порой начинали шататься, как пьяные, и мычать на смех всей дружине, смех, от которого малым не могло сделаться стыдно.