Шеннон усмехнулась, пропустив мимо ушей комплимент относительно своей фигуры.
– Поверь, я не так часто ем подобное, как тебе кажется.
Заинтриговавшись, Мике пригубила свой ароматно пахнущий чай и, не став спорить, словно невзначай повторила ранее услышанные слова:
– Ты сказала: «была бы моя воля». А что, в твоей семье кто-то против подачи сладких пирожных на завтрак?
– Мой папочка. – Сымитировав капризное выражение лица, Шеннон решила быть максимально честной, пока это возможно. – Он с детства не позволял мне подобную роскошь.
Не совсем поняв, что общего между обычным десертом и роскошью, Мике изумленно изогнула брови.
А может, родители Шеннон священнослужители, которым не принято есть сладкое? Это могло объяснить и многое другое, как например, столь явную стеснительность Шеннон в джакузи или неведенье относительно Маурисио.
Мике, конечно, мало что знала об образе жизни подобных людей, но даже она сомневалась на данный счет.
– А твой отец… откуда он?
Прожевывая каждый кусочек сладостного десерта с особой тщательностью, словно ест зажаренное мясо, а не воздушно-кремовую массу, Шеннон старалась сохранить на лице беспечную улыбку. Их разговор заходил совершенно не в то русло, по которому ей хотелось бы продолжать плыть, поэтому набрав на вилку тройную порцию таящего на языке лакомства, девушка хотела как можно скорее закончить их совместную трапезу.
– Он итальянец. – Вновь не став лгать, искренне признала она.
Пытаясь вспомнить кого-нибудь столь строгого уклада жизни, Мике призадумалась.
– Он священник?
Поперхнувшись от неудержимого смешка, Шеннон отрицательно покачала головой.
– Что ты, ему до святого, как мне до балерины.
– А как его фамилия? Ты, как я понимаю, носишь фамилию матери, так как она совершенно не здешнего происхождения, но твой отец…
Громко закашлявшись, Шеннон резко поднялась из-за стола. Наспех промокнув губы широкой салфеткой, она взяла в руки свой бумажный пакет, в котором лежала ее прошлая одежда и решительно произнесла:
– Я подожду тебя снаружи. Мне что-то просто катастрофически стало не хватать свежего воздуха.
Выбежав из маленького кафе, Шеннон лихорадочно растерла ладонями не в меру озябшую кожу рук. И как же так получилось, что за все двадцать три года ее бродяжной жизни ее ни разу не спрашивали об отце, благополучно заставляя забыть об этом подонке. Все было просто и честно: никому не было дела до твоего прошлого, пока ты отвечал требованиям окружающего тебя общества. Однако, стоило ей только вступить в мир модных платьев и бриллиантовых аксессуаров, в мир полный интрижек и обоюдной лжи, как за последние две недели Леонардо Пасквитти встречался почти в каждой теме любого разговаривавшего с ней человека. Нервно прогуливаясь вокруг небольшой клумбы цветов, Шеннон не заметила, как к ней подошли сзади.