Увидев, что сотник замешкался, полковник Кричевский решил выручить друга и повернуть застолье в другую сторону:
– А что это наши музыки молчат? Для чего вам деньги заплачены, чтобы вы тут зазря сидели? Сыграйте-ка нам лихую казацкую песню, а мы все подхватим. А перед этим наполним, братья, свои кубки да выпьем за лихость и удаль казацкую!
Полковник наполнил свою чарку и поднялся из-за стола. За ним, поддерживая тост, поднялись и остальные казаки. Заскучавшие было музыканты заиграли «Песню про Сагайдачного». Услышав знакомую мелодию, казаки тут же подхватили ее:
Ой на горі да женці жнуть,
А попід горою,
Яром-долиною
Козаки йдуть.
Попереду Дорошенко
Веде своє військо,
Веде запорозьке
Хорошенько!
Посередині пан хорунжий.
Під ним кониченько,
Під ним вороненький
Сильне дужий!
А позаду Сагайдачний,
Що проміняв жінку
На тютюн да люльку,
Необачний!
«Гей, вернися, Сагайдачний,
Візьми свою жінку,
Оддай мою люльку,
Необачний!»
«Мені з жінкой не возиться,
А тютюн да люлька
Козаку в дорозі
Знадобиться!
Гей, хто в лісі, озовися!
Да викрешем вогню,
Да потянем люльки,
Не журися!»
Веселье продолжалась допоздна. Далеко за полночь пьяные казаки попадали прямо на пол, и никакая сила не смогла бы их поднять. А с первыми петухами бравые атаманы, помятые, с больными головами, поднялись, чтобы двинуться в дорогу. Им предстояло возвращаться в Чигирин.
* * *
В Чигирин они прибыли через три дня. По приезду Кричевский отправился к себе в полк, а Хмельницкий с Добродумовым первым делом отыскали шляхтича Дольгерта. Заплатив ему 12,5 злотых, Богдан выкупил своего боевого коня. «Пусть подавится, иуда!» – выдавил он из себя, отдав деньги. А когда сотнику вывели любимого коня, он обнял его за шею, как родное дитя, потрепал шелковую гриву и поцеловал в морду. Животное тоже потянулось к своему хозяину, и Добродумову даже показалось, что у лошади на глазах выступили слезы.
– Ну, вот и опять мы с тобой вместе. Что ж это за казак без боевого коня? Что люлька без табака, что пистоль без пороха, что сабля без ножен, – Хмельницкий еще раз обнял коня, накинул на него узду и повел с чужого двора. Уже у ворот обернулся и пригрозил Дольгерту: – А с тобой, лях, я еще встречусь и рассчитаюсь, но уже по-другому.
– А знает ли пан сотник, что у него на хуторе приключилось в прошлое воскресенье? – крикнул вслед удаляющемуся Хмельницкому Дольгерт. Его лоснящаяся жиром рожа скривилась в ухмылке.
Богдана будто молнией ударило. Оглянувшись, он исподлобья зыркнул на ляха.
– Если нет, то пану надо ехать в Суботов. Может, хоть головешки с хаты собрать успеет, – прокричав эти слова, лях тут же шмыгнул за дверь, понимая, что за такие вести сотник может не на шутку разозлиться и в гневе пришибить его.