На папином лице отразился интерес, он немедленно уловил недосказанное. Мы могли разобрать это дело за едой и после. Но пока в моей голове преобладало нечто более личное, смущавшее меня.
– Прежде чем мы к нему перейдем, я надеюсь, что ты кое-что мне скажешь.
Официантка принесла наши бифштексы с картофелем и зеленым горошком, щедро укрытые подозрительно темной подливой.
– Что ты хочешь знать? – спросил папа, когда официантка ушла.
– Точно не знаю. Мама пару раз поднимала вопрос о моем удочерении. Полагаю, она думала, что должна об этом сказать. Но тогда я знать не хотела. Теперь же выбора нет.
– Может, тебе лучше поговорить об этом с мамой?
– Пока нет. Только когда я разберусь в своих мыслях. Понимаешь, Мэри Джейн сказала, что это ты меня унес. Она заявляет, что пыталась тебя остановить.
– Я этого не помню. Там были и другие дети.
– Значит, она права. Это ты унес меня из того дома.
– Мама ждала снаружи. Я одолжил автомобиль. Джинни в дом не пошла. Не знаю, чего она боялась. Возможно, думала, что будут слезы, разыграется сцена. Ее ведь легко расстроить.
– Поэтому я и хочу все для себя прояснить. Если ты ответишь на мои вопросы, мне останется только сказать маме, что я наконец-то познакомилась со своей настоящей семьей. Не хочу устраивать из этого большую драму.
Видит бог, их и так достаточно. Мама не больше меня оправилась от потери Джеральда.
Папа полностью сосредоточился на жевании и разминании вилкой куска картофеля. Он старался есть только левой половиной рта.
– Тебе нужно сходить к дантисту, папа.
– Знаю. Только тебе известно мое мнение об этих типах.
– Все равно запишись на прием.
– Запишусь. – Он проглотил пищу. – Слышал о новом зубном враче, который открыл кабинет где-то рядом с Киркгейтом. Наверное, схожу к нему.
– Конечно. Мне пойти с тобой?
– Это было бы здорово. – Он набрал на вилку с полдюжины горошин. – Что еще ты хочешь знать?
– Почему эта семья? Почему Уитекеры меня отдали?
Папа положил нож и вилку. Если бы мы не находились в общественном месте, клянусь, он бы встал и зашагал по залу – от сочетания зубной боли и озабоченности. Он нахмурился.
– Мы с твоей матерью… – Он умолк. Вот как это теперь будет. Даже слово «мать» зазвучит по-другому. – Мы были женаты три года. Она с нетерпением ждала детей. Усыновление мы не обсуждали, но однажды я вернулся с работы пораньше. Ее дома не было. На вопрос, где она была, она ответила, что в «Доме Бе́ды Достопочтенного»…
– В приюте?
– Да. У них там проходил ежегодный фунтовый день, когда люди жертвуют фунт муки, фунт сахара и так далее, и она принимала в этом участие. У нее набралось не знаю сколько фунтов того и сего, которые она собрала у подруг. Вот тогда я и узнал. Мы, люди, не всегда читаем в сердце другого. Но я запомнил, что она ходила в этот «Дом» и что говорила о живших там мальчиках. Там были только мальчики. Я почти ждал, что она предложит усыновить одного из них. Но она не предложила. Наступил один из тех холодных, туманных дней в октябре… я приехал домой очень огорченным. Один из моих лучших сотрудников внезапно умер от сердечного приступа. Ему было сорок пять лет, осталось одиннадцать детей.