— Уф!
Закончив последний шов и проследив за тем, как двое его помощников завершают накладывать повязки, лекарь выпрямился и вновь отер с лица пот. Он был немного полноват и лысоват, но округлое лицо, с крупным носом и подбородком, с большими, светлыми и умными глазами, казалось моложавым, особенно когда он говорил.
— Ну что, Махаон? — спросила Андромаха, переводя взгляд с воскового лица Неоптолема на измученное лицо лекаря.
— Девяносто девять против одного, что он умрет, царица, — спокойно ответил тот. — Ты прости меня, но на войне я привык говорить правду и говорить сразу, да и тебе ведь не привыкать к жестоким словам.
— Он не слышит тебя? — быстро спросила женщина.
— Нет. Забытье очень глубокое. Слишком… Из жизненно важных органов у него не задето только сердце, хотя один из мечей прошел прямо над ним, второй немного ниже, третий чуть не достал. Его молодость и крепость плоти пока помогают бороться. Он должен быть уже мертв, однако пока живет, потому я и даю ему одну сотую возможности… Он потерял, вероятно, половину своей крови, что, пожалуй, страшнее всего остального.
— И ничем нельзя помочь? — голос Андромахи, до сих пор относительно ровный, теперь чуть-чуть дрогнул.
Лекарь развел руками.
— Все, что было возможно, мы уже сделали, царица. В Персии, как я слышал, иные лекари умеют вливать раненым кровь от других людей. Но это делается лишь в тех случаях, когда уже совершенно ясно, что раненый обречен. Потому что чаще всего он умирает сразу после такого вливания, и лишь в одном случае из десяти выживает. Как бы там ни было, мы этого делать не умеем, и у нас рассказы об этом воспринимают как сказки.
Они находились в одной из внутренних комнат дворца, на первом этаже. Опасаясь нести раненого по лестнице, его уложили в помещении, предназначенном для дворцовой охраны, наспех вынеся из нее лишние скамьи и столы и застелив одну из невысоких лежанок мягкими тюфяками. Сюда же рабы принесли плошки с тлеющими самшитовыми ветками, втащили высокие бронзовые светильники, а рабыни тщательно вымыли истоптанный грязными сандалиями воинов пол.
В остальном комната оставалась прежней — длинной и неуютной, со вбитыми в стены тут и там крючьями и гвоздями, с которых поспешно сняли луки и колчаны, плащи и походные сумки, с рисунками, иногда самого неподобающего содержания, кое где сделанными углем на белой известке — стража развлекалась так от нечего делать, тут же завешивая свои фантазии всякой всячиной, дабы их не увидел случайно царь или строгий Феникс. Это ощущение неуюта и неприбранности усиливали теперь разбросанные по полу окровавленные тряпки, тазы с бинтами, чистыми и пропитанными кровью, валяющиеся всюду клочья самшитового мха и листья подорожника.