Так ехать, конечно, стыдно, но он решил не заикаться про день рождения, хотя с Коляней можно не лицемерить, человек он простой, душевный.
Иван Дмитриевич сам свалял дурака: неделю назад отдал последние двадцать рублей мастеру Чегодаеву, тот вымолил христом-богом — очередь негаданно подошла на швейную машину… Теперь свисти в кулак, Иван Дмитриевич…
Он нашарил в крошках табака две копейки и остановился у телефонных будок. В одной будке автомат бесследно слопал монету, а в другой — трубка была вырвана с мясом.
— Во артисты! — ругнулся Иван Дмитриевич и решил ехать не звонивши.
Ветер раскачивал жалобно скрипевшую вывеску на троллейбусной остановке. Город продувался даже с крыш. Подняв воротники, прохожие спешили укрыться в теплые помещения.
Иван Дмитриевич продрог, дожидаясь транспорта. На кольце он вылез, ветер здесь дул еще сильнее. Погода портилась. С залива несло тяжелые тучи.
К новым кварталам нужно было одолевать горбатый мост через низину, где проходила железная дорога. Иван Дмитриевич, терпя одышку, забрался на верхотуру моста, откуда были видны красные и зеленые светофоры, блестящие рельсы. Проносились электрички, высекая искры натруженными загривками.
Отдышавшись, он полюбовался цветными огнями и мыслил, что хорошо бы было уехать куда-нибудь в деревню от этого убийственного климата, от сутолоки огромного города, от вонючих машин, от заводов, этих мрачных порождений сатаны. Но это была лишь глупая мечта.
Снег на тротуарах дворники посыпали крупной солью. Иван Дмитриевич месил этот жуткий рассол, плутая среди одинаковых домов с занавешенными окнами. В зеркальных витринах горели люминесцентные лампы-палки, мертво освещая зыбкие тени проходивших людей. Посредине проспекта тянулись насильно посаженные деревца.
Иван Дмитриевич хмурился, разглядывая номера домов, написанные чернью на стенах. Был он здесь дважды и каждый раз путался в стандарте. Номер дома помнил хорошо. И помнил, что неподалеку был стеклянный ларек, где с Николаем пили пиво.
Зашел за угол и, точно, увидел заведение. Ларек был густо облеплен людьми, как помойка мухами. Косясь на мужиков, сдувавших пену с тяжелых кружек, он храбро миновал приманку. Навстречу несли новогодние елки, связанные веревками. Скоро праздник.
Он поднялся по узкой лестнице, позвонил в дверь, обитую коричневым дерматином, нутром чувствуя, что там никого нет, даже снял кроличью шапку, чтобы слушать шаги. Звонок сиротливо булькал. В соседней квартире хриплый мужской голос орал ругательства и надрывно плакал ребенок: «Ой, папочка, не надо! Ой, папочка миленький, больно!»