Потрясение уступило место гневу.
– Вы не вправе задавать мне подобные вопросы.
– О, это мне хорошо известно.
Ярость охватила их обоих.
– Вы действительно верите ему? Или просто завидуете тому, кто не боится прикоснуться ко мне?
Ее стрела достигла цели. Адам со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
– Ева… думаю, нам не следует больше видеться. Никогда. Разве что в церкви, где я стою на кафедре, а вы сидите на скамье.
Еве показалось, что мир на мгновение остановился. Время замерло. Ее дыхание прервалось, сердце перестало биться.
– Вы вправду этого хотите, преподобный Силвейн? Мы… почему?
Адам заговорил медленно и холодно, словно объяснял прописные истины неразумному ребенку.
– Я их духовный пастырь, и я только что ударил человека кулаком в лицо. Из-за вас.
– Это было… великолепно. Хейнсворт получил по заслугам.
– Это было постыдно. И, стоя здесь, я понял, что наслаждался, причиняя ему боль. Жалкий болван, я ничего не достиг и чувствую себя раздавленным, опустошенным. Мне следует извиниться перед всеми, кто был в том зале. В меня словно вселился кто-то другой. Не знаю, кто я теперь.
– Уверена, все ваши прихожане уже простили вас. Не удивлюсь, если они воздвигнут на площади памятник, чтобы увековечить сегодняшнее событие.
– Возможно, на первый раз они меня простят. – Ева отлично поняла смысл слов Адама: она сеяла раздоры везде, где бы ни появлялась, и подобное могло случиться вновь. – А вы… сомневаюсь, что горожане простят и вас. Моя сегодняшняя выходка не пойдет на пользу вашей репутации, поверьте мне. Я еще больше осложнил ваше положение. Хотя, возможно, доставил вам удовольствие.
Ева почувствовала, что не в силах найти нужные слова, чтобы убедить Адама. Он казался ей незнакомцем – разгневанным, холодным, непреклонным.
Она робко протянула руку.
– Мы, конечно, можем поговорить о…
– Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне.
Ее рука бессильно упала, точно пробитая выстрелом. Перед глазами все поплыло, словно Ева медленно падала в бездну, погружалась в звенящую пустоту. Головокружение мешало ей говорить.
– В воскресенье церковь была почти пустой. Вы не догадываетесь почему?
Ева знала причину. Ее молчание было красноречивее слов. Оно тянулось, как жилы еретика, вздернутого на дыбу.
– Вы жалеете, что сделали это? – Слова Евы прозвучали как обвинение.
Она говорила о золотом крестике. Об ударе, сбившем Хейнсворта с ног. О поцелуе. Обо всем.
– Нет, – усталым безжизненным голосом отозвался Адам. Будто вынес окончательный приговор.
Еву захлестнула волна ненависти и отвращения. Горло обожгло горечью. Ну почему этот невозможный человек не способен говорить ничего, кроме правды? Она знала, что он прав, и это приводило ее в ярость. Она ненавидела себя за эгоистичное желание быть с ним, невзирая ни на что. Ненавидела Адама, поскольку ее прошлое, как и ее настоящее, разрушало все, что составляло суть его существования. Ненавидела за тот почти целомудренный поцелуй, который оставил рану в ее душе. Ибо в сравнении с тем мгновением счастья все остальное казалось ей пресным и бесцветным, неживым.