— Так ведь я и есть Большой Джимми!
— Черт меня побери, — пробормотал доктор, уставясь на Джимми. — Я тебя перепутал.
— С кем?
— С Джо.
— Но ведь он совсем на меня не похож, — возразил Джимми.
— Теперь уже похож, — парировал доктор, — мне удалось нечто из ряда вон выходящее, ведь я сделал Джо операцию. И теперь он похож на Джимми как две капли воды.
— Он похож на меня как две капли воды, — выдавил Джимми. — Зачем ты это сделал, Док?
Тот ответил, что оба они — лучшие киллеры синдиката, и если один из них ликвидирует кого-то в Сан-Диего, а второй находится в Бостоне, то у того, кто в Сан-Диего, будет неопровержимое алиби.
— Вот оно что! — недоверчиво протянул Большой Джимми. — Но тогда я никак не возьму в толк, где же он прячется?
Вместо ответа доктор молча уставился на входную дверь холла. Все повернулись туда же. В широко распахнутую дверь вошел Моисей Мелькер и встал на пороге, как всегда, в строгом черном костюме, — толстый белый негр с чемоданчиком в руке, одетый словно для конфирмации.
Моисей Мелькер растерялся. Он-то думал, что пансионат пуст, и открыл парадную дверь своим ключом. Он только что пережил страшные дни. Врач из Бубендорфа в сомнении качал головой, заполняя свидетельство о смерти. В его практике еще не было случая, чтобы кто-то умер, забив себе рот трюфелями, сказал он и спросил, ела ли покойница при жизни что-нибудь еще, кроме конфет. Не думаю, грустно проронил Мелькер. Цецилию похоронили рядом с Эмилией на Гринвильском кладбище, тело Оттилии так и осталось в Ниле. Цецилия была последней в роду Ройхлин. Так что вилла, равно как и все состояние, которое бедняк Моисей записал на ее имя, дабы остаться нищим, опять вернулась к вдовцу, как кольцо Поликрата вернулось к Поликрату. Теперь Моисей стал мультимиллионером и имел полное право поселиться в «Приюте нищеты», а потому и решил хотя бы в рождественские дни еще раз насладиться в пансионате благодатью нищеты, которой теперь лишился. Однако он счел неуместным просить Августа отвезти его туда на «роллс-ройсе». Он хотел явиться в пансионат нищим. Поэтому доехал до Берна на пассажирском поезде, потом до Цюриха — в вагоне второго класса скорого поезда и, восстав против навязанной самому себе скромности, прибыл в столицу кантона первым классом, а там взял такси. Им владело одно желание — побыть в одиночестве, отсидеться в укромном уголке, все забыть, тихо отпраздновать Рождество, думая о Великом Старце. Но, оказавшись в холле пансионата, куда с чердака флигеля вновь втащили диваны и кресла, на которых теперь лениво развалились какие-то типы с прямо-таки бандитскими рожами, он не смел ни охнуть, ни вздохнуть. Однако растерялся не только Моисей Мелькер, все в холле замерли в полной растерянности. Этого толстяка надо бы сразу шлепнуть на месте, подумало большинство, но их револьверы и автоматы все еще были упрятаны на чердаке флигеля. Наконец Бэби-Взломщик тяжело поднялся с кресла, не спеша подошел к Мелькеру, остановился и, положив руки тому на плечи поближе к шее, чтобы удобнее было сдавить, спросил, знает ли кто-нибудь, что он здесь — кто бы он сам ни был. Моисей Мелькер ответил, запинаясь на каждом слове, что он учит ценить нищету и милостью Великого Старца этот дом на все лето был предоставлен ему для проповедей, подразумевая под Великим Старцем Господа Бога. Бэби-Взломщик, естественно, решил, что тот имеет в виду легендарного босса всех боссов. Тут Моисея осенило. Он догадался, что «Приют нищеты» служил «Обществу морали» не только для утешения несчастных богачей, а и для чего-то совсем другого. Значит, его обвели вокруг пальца, руки, лежавшие у его горла, в любой момент могли его стиснуть. В то же время он ощутил странную близость с окружающими — мрачными, решительными, на все способными мужиками. «Все же лучше его придушить», — подумал Бэби и хотел было сжать пальцы, как из лифта вдруг вышел фон Кюксен в сопровождении Оскара и Эдгара. Ванценрид, заметивший прибытие Мелькера, не решился что-либо предпринять, зато сообщил о случившемся фон Кюксену, обитавшему в Западной башне.