Ровно по всем колосникам горит уголь. Я не закрываю дверцу. Жар падает на руки, стягивает кожу. Я сижу и думаю… Днем кочегарка вроде беспрерывной импровизированной летучки.
Утром Дмитрий Алексеич отпустит горячую воду шоферам и сидит на перевернутом ящике. Тарахтят остывшие моторы, вбегают в кочегарку трактористы.
— Дед, давай своего!
Утром трактористам всегда некогда. Они затягиваются самокруткой и всякий раз удивляются:
— Самосад покурю — весь день помню. А на папиросы только злюсь. До конца не пробирают…
— Как вино. А у деда — «Московская». Он в этом толк знает…
Дмитрию Алексеичу видно, как нравится трактористам быть в кочегарке. Прохладный, чисто подметенный земляной пол, огонь в раскрытой дверце.
Им разъезжаться по дорогам, везти на поле навоз, ехать за силосом. Они залезут в кабины, будут смотреть на медленно набегающую серую ленту, подавая еле заметным движением на себя рычаги. Руки будут дрожать от ровной работы мотора. Исчезнет то неторопливое беспокойство, что всегда преследует их, пока не заведут мотор. Потом беспокойство это отпустит.
— Ну, дед, и работу ты себе выбрал! «Не бей лежачего». Поменяться с тобой, что ли? Подкинул уголька и жди…
— Ты бы напортил здесь все, едят тебя мухи. Наверно, опять сегодня последним поедешь…
— Ты меня, дед, не критикуй. А то мой трактор сюда повернут, а тормоза, бывает, отказывают…
Дмитрий Алексеич скучнеет, когда все разойдутся и он останется один.
— Мы думали, ты в городе остался, — встретил он меня. — Все привез?
— Привез, — сказал я, — Как вы здесь?
Дмитрий Алексеич оделся и сел, положив рядом шапку.
— Сколько там пожил?
— Неделю. Я за вас эти дни отработаю.
— Об этом разговора нет. Раз тебе надо было.
Стеганые брюки на коленях у него блестят, а кожа на пальцах рук залощена до желтой эпоксидной прозрачности.
Я смотрю на его пальцы, и мне кажется, что ощущения их атрофированы и прикосновения их к дереву будут слышны.
Я не пойму, что держит его сейчас в кочегарке, и его деликатность не позволяет сказать это.
Когда я шел, увидела меня тетя Шура, крикнула из ворот:
«Андрюш, сменяться? Гони быстрей старика… Нам письмо Миша прислал. Он его ждал. Обрадуется».
— Значит, с неделю ты там?
Он смотрел в землю, скособочился и достал из кармана кисет. Начал разворачивать машинально. Без кисета я его почти не видел.
— Мне вот что непонятно… Учили тебя… Денег на тебя государство затратило. Кого же оно из тебя приготовило? Кем ты для него должен быть? Со мной уголь кидаешь, а от чего ты убежал? Не зря же оно тебя учило? За учебу ты должен рассчитаться… А оно тебя кормить должно. Есть же у вас такие, что своей работой живут, своим делом? Или все так?