– Но даже если и так?
– Если ненавидишь?
– Да.
Инес помедлила:
– Но ты его убил?
– А если и так? – спросил Коулман, понизив голос.
– Убил, Эдвард?
Коулман, держа пустой стакан, прошел по комнате пружинистой походкой, потом повернулся к ней:
– Да, убил. Но кто это может доказать и кто может с этим что-нибудь сделать?
Он чувствовал себя так, словно бросил перчатку, но, к сожалению, его противники не казались достойными, у них даже не возникло желания сделать поединок увлекательным.
– Ты правду говоришь, Эдвард? Ты не шутишь? – спросила она почти шепотом.
– Я не шучу. Я столкнул его с лодки. С катера. После драки. Он не потерял сознания, но, вероятно, утонул. До земли было далеко. – Коулман сказал это горьким тоном, но с вызовом и без сожаления. Он вложил в эти слова все свое желание, чтобы так оно и было на самом деле. И он видел, что Инес ему поверила. Потом он добавил уже спокойнее: – Ты, вероятно, решишь сообщить полиции. Валяй. И возможно, захочешь расстаться со мной – что ж, уходи прямо сейчас. – Он раскинул руки в стороны. – Иди и расскажи Смит-Питерсам. Позвони сейчас.
– Эх, Эдвард, неужели ты думаешь, что я бы стала говорить такие вещи по телефону! – произнесла Инес дрожащим голосом. – Неужели ты думаешь, я вообще стала бы говорить! – Ее голос стал пронзительным из-за слез. Она прикусила нижнюю губу, потом сказала: – Значит, ты убил.
Коулман медленно налил себе еще виски, не слишком много.
– Тело непременно всплывет. Его обязательно найдут, – заявила Инес.
– Да, обязательно, – проговорил Коулман из ванной.
– Почему же ты тогда остаешься в Венеции. Здесь тебе находиться опасно.
Ее тревога, очевидная в словах и голосе, тронула Коулмана.
– Если они захотят повесить это на меня, то все равно повесят, где бы я ни был – в Венеции, Нью-Йорке или Риме. – Он снова вышел в спальню, встал, широко расставив ноги, и посмотрел сверху вниз на Инес, которая все еще сидела на кровати, как в дамском седле. – Меня это не беспокоит, – решительно сказал Коулман и направился к темному окну. Потом повернулся и произнес: – Да, я его ненавидел. Он стал причиной смерти моей дочери. И я считаю его… считал… совершенно бесполезным. Люди разные. Души! Все говорят про души. Но некоторые души достойнее других. И душа моей дочери стоила миллиона таких душ, как его. Я даже сравнивать их не хочу, не хочу допускать, что они были сотворены из одной материи. Ты меня понимаешь? Правосудие свершилось. Да. И если мне придется за это заплатить, я готов. И что?
Коулман поставил стакан, к которому пока не прикоснулся, на ночной столик. Вытащил сигару из сигарницы, закурил, ухватил зубами, его губы сомкнулись вокруг нее.