Потом смотреть на виноватое и испуганное лицо матери, обиженной враньем сына; отца, грозно взирающего, у которого даже щетина делалась вздыбленной, а в глаза было так стыдно, так страшно смотреть.
– Да.
– Милый. ПРИДИ ПОЖАЛУЙСТА!
– Что? Куда?
– Приди к нам! – На той стороне слышатся рыдания Лениной матери.
– Что случилось?
– Она на крыше! Она НА КРЫШЕ! ОНА ХОЧЕТ СПРЫГНУТЬ!! Она будет разговаривать только с тобой!
* * *
На крыше холодно, ветер воет натужено, сбивает с дрожащих ног. Вокруг нас стоит целый лес антенн, под ноги редко попадается мусор, и я решаю, что сюда частенько наведывается молодежь.
Еще эти маленькие домики, назначение которых не знаю и по сей день. Даже стыдно. Такие крохотные, уставленные по всей площади. Издалека они всегда казались заботливо выстроенными домами невидимых жителей. Целые мини-государства на крыше каждого дома. Наверное, вентиляция. Что еще?
Лену я не сразу увидел, когда поднялся. Вот сейчас она стоит на краю, я разглядываю ее худенькую спину и тонкие ножки. Такая маленькая и незаметная. Если убрать людей и машины внизу, то никто и не заметит маленькую девочку на краю пропасти.
Вероятно, Лена не может меня слышать, или не хочет. Во всяком случае, она не поворачивается. Да и я ее отсюда не слышу.
Смешно. Мне подумалось, что вся суть наших отношений сейчас воплотилась в цельную картинку, как паззл.
Я потихоньку крадусь к ней. Возникает простая надежда, что сейчас вот так подойду к ней, схвачу, и все закончится. Я герой дня, Лена жива и…
– Мы привели человека, которого ты просила. Он поднялся к тебе. Он будет с тобой говорить. – Провякали в рупор.
Привели, как же.
Лена быстро разворачивается. Сердце чуть не вылетает: она делает это так резко, вот-вот бы и упала! Но надо признаться, так уверенно, и так просто, до ангельского просто! Будто бы она гимнастка и всегда это делала. Я не могу понять своих чувств, но у меня изнутри тянется за нее гордость. Такое впечатление, что сейчас любой ее поступок, лишь бы не направленный в пропасть, вызовет у меня гордость, уважение, любовь.
Но одета она как всегда ненормально, даже для эмо: красно-зеленая арафатка на шее, розовая футболка, выглядывающая из под короткой земляной курточки до отказа увешанной значками; все те же узенькие джинсы синего цвета со свежими заплатками, ярко-розовый ремень с огромными заклепками, и черно-белые клетчатые «вэнсы» вместо нормальной человеческой обуви. Видимо, так Лена представляет себе наряд покойника. Господи…
– Лена… Леночка… – нет сил говорить. Слова даются с трудом, голос дрожит, сердце бьется, как никогда раньше: еще чуть-чуть и вылетит из груди, как в мультиках.