— Руфочка, я не очень понимаю, почему вас так волнует реакция вашей сестры? Вы разве меньше переживаете?
Только юношеский максимализм позволил задать такой бестактный вопрос. Руфа внимательно посмотрела на мое наивное лицо и печально покачала головой. О чем-то сосредоточенно размышляя, она брела, не замечая возмущенно-вопрошающих взглядов соседей по поселку. Шеренги отдыхающих выстроились вдоль заборов и в немом изумлении взирали на нас. В широко-открытых глазах соседей не было ни тепла, ни сочувствия, даже страха не было — одно лишь удивление по поводу того, что в их идеальном лесопарковом мире могла случиться такая неприятность — убийство. Только с одного участка выглянула женщина и участливо поинтересовалась, не надо ли чего? Остальные же, судя по выражению лиц, обвиняли старую актрису в том, что именно она посмела привести в их красивую жизнь человека, которого убили. Я смотрела на всех исподлобья и думала об их черствости и бесчеловечности. А Руфу, видимо, все это не занимало. Она шла и сокрушалась о Ларике и о возможном Эвином обмороке. И тут мне пришла в голову мысль о том, что Руфа ни разу не ходила на ту сторону и не знает, что путь этот не близкий, да еще по жаре. Я тихонечко потянула ее за рукав.
— Да, — резко отреагировала моя спутница, — что еще?
— Руфочка, — как можно более нежно пролепетала я, — как же вы дойдете, ведь идти довольно далёко? Может, я или лучше ваши внуки сбегают к Эве…
— Ну да, вы молодые, совсем не тонкие, а потом у нее случится сердечный приступ. Нет уж, доберусь как-нибудь, не рассыплюсь. Тебе же спасибо за заботу. Сейчас помолчи. Мне надо все сформулировать.
— Хорошо, — покладисто согласилась я, — только возьмите меня под руку и обопритесь, вам будет легче.
Руфа насмешливо посмотрела на меня и пробормотала, что когда тебе хорошо за шестьдесят, не приходится выбирать спутника, берешь что дают. Дальше мы шли молча, и у меня появилась возможность хорошо рассмотреть поселок. Странно, но никогда ранее я не стремилась оценить ни архитектуру домов, ни уж тем более социальное положение владельцев «творческих дач». Как это ни покажется странным, у меня не было времени, я все время бежала к Руфе, притом так стремительно, будто боялась пропустить что-то значительное, без чего моя жизнь просто не может дальше продолжаться. Но семенящая, пусть и очень гордая поступь Руфы и ее сосредоточенное молчание вынуждали меня взирать на окружающий мир. Надо признаться, он меня удивил. Участки составляли улицы, которые делились по одному очень внятному признаку — положению в обществе. Народные артисты, любимцы властей, оттяпали себе лучшую зону, и все дома там трехэтажные, с большими верандами и густой растительностью. Дальше шли участки поскромнее и дома чуть попроще, они принадлежали деятелям искусства, чей вклад в культурную жизнь страны был не так заметен, но тем не менее достаточно высоко оценен. О тех же, кто жил на третьей линии, даже и говорить не хочется, потому что их хибарки были совсем непривлекательны, напоминали времянки, сколоченные из чего попало и как попало. Я удивилась, что сейчас, когда надо думать о смерти Ларика, я увлеклась изучением благополучия совершенно посторонних мне людей. И устыдилась своих мыслей, попыталась сосредоточиться на постигшем нас горе. «Почему нас?» — вдруг сообразила я. — Какое отношение имею лично я к этой семье? Заканчивается лето, очень скоро я снова вернусь в свой обычный круг интересов и людей, которые, как я теперь понимаю, мне отчаянно надоели. Что же делать? Я не хочу терять новых знакомых, которые стали мне близкими людьми».