— Инцея! — возмутился гном. — Не допить сие вино из лучших моих запасов — да это… это… Ты корить себя всю оставшуюся жизнь будешь!
— А ты выпей за меня, — предложила я.
— Издеваешься? — жалобно вопросил гном, да так, что я чуть не рассмеялась.
— Нет, Агрик, мне, правда, надо уходить.
— Совсем с ума сошла девка! То тебя из лавки волоком не вытащишь, а то побежала куда-то…
— Я завтра в столицу уезжаю.
Гном замолчал.
— Ну, что ты насчёт этого думаешь? — робко нарушила я тишину.
— Инцея, это…
Прекрасно? Великолепно? Потрясающе?
— Это… Ты с ума сошла, да?!
Я приподняла бровь. Выдав вопль, гном снова затих. После, через некоторое время, выдавил:
— Я набью ему морду.
— Кому? — удивилась я.
— Ему — этому старикашке.
— Колдуну?! В самом деле?
— Угу, — буркнул он. — А если не набью, так хоть попытаюсь.
— Этого точно делать не надо, — я решила успокоить гнома, а то и вправду решит свою жизнь таким бесславным способом кончить (гномы — народец пылкий…). — Давай лучше выпьем на посошок за хороший путь!
— На посошок, — гном всё ещё подозрительно косился в один из углов комнаты. Там приютилась довольно-таки внушительного вида метла для пыли.
— Ну да, — подтвердила я и подсела к гному. Гном тут же отвлекся от плохих мыслей и налил себе и мне (…но отходчивый).
— Доброго пути, ведьма, — приподнял он свой стакан, — и пусть горы пропустят тебя.
— Чего? — не поняла я.
— Это наше исконно гномье напутствие, — удивительно флегматично пояснил Агрик и залпом выпил вино. Я задумчиво последовала его примеру.
…Покинула я лавку уже глубоко за вечер и — к стыду своему — почти в стельку пьяная (на посошок мы выпили раз десять, а потом гном стал предлагать мне руку и сердце). Но свежий воздух (точнее, ОЧЕНЬ много свежего, даже морозного, пополам со снегом воздуха) немного привёл меня в чувство, и я, пошатываясь, побрела к снятой у кузнеца каморке.
Вокруг меня раскинулась темень, и только свет, льющийся из окон ближайших домов, вырисовывал в пространстве сверкающие снежинки, которые плотным роем стремились к земле, по пути почитая за долг забиться мне в уши, глаза и нос.
В течение всего пути у меня было навязчивое ощущение слежки — может быть, именно из-за этого я так долго петляла по закоулкам, заметая следы? В конце концов, к превеликой радости своей наткнувшись на знакомый дом, я оглянулась, но никого не увидела. Темень, как и была, так ею и осталась. Смутные очертания соседских лачуг, силуэты оставленных повозок, брошенных бочек — всё это щедро запорошено снегом. И по земле, насколько хватало сил разглядеть, вились изгибистой цепочкой мои следы.