– Еще скажи, что тебе за мою опухшую физиономию Пулитцеровскую премию вручат, – оторвавшись от банки, беззлобно усмехнулась Аня. Федюня неплохой парень, но слишком дотошный. Он не расставался со своей камерой ни днем, ни ночью, все мечтал о собственной выставке и мировой славе. Аню он выбрал своей музой и упрямо продолжал ее фотографировать, несмотря ни на какие протесты. Поначалу девушка решила, что этот рыжий, немного нескладный парень с душой художника и фигурой грузчика в нее влюбился, но каково же было ее удивление, когда он со счастливой улыбкой на веснушчатом и вечно небритом лице показывал ей фотографии довольно симпатичного молодого человека, с грустью добавив:
– Хорош, стервец. Разбил мне сердце и сбежал. Даже не попрощался, засранец.
Аня привыкла, что среди ее знакомых много людей нетрадиционной ориентации, и к Федюне относилась нормально. Порой ей даже казалось, что это часть имиджа человека творческого, но сама она никогда не задумывалась о подобном эксперименте. Ей нравились мужчины: сильные, уверенные в себе, с внутренним стержнем. Таким был Данила. Ее Данила. Как же ей нравилось говорить об этом всем и каждому, повторять вслух: «Мой, мой, мой». Да, он старше ее почти вдвое, но разве возраст имеет хоть какое-то значение, когда два сердца бьются в унисон? Через семь месяцев она станет совершеннолетней и сможет встречаться со своим мужчиной открыто, ни на кого не оглядываясь, не спрашивая разрешения. Марина никогда не одобрит ее выбора. Станет брюзжать и отговаривать младшую сестренку от поспешных решений. Поэтому ей и пришлось сбежать из дома.
– О чем задумалась?
Голос Федюни вырвал Аню из сладких грез. Она вновь окинула взглядом обшарпанную комнату с одеялом на окне вместо шторы.
– Слушай, Федюнь, можешь окно открыть? Такое ощущение, что по всему полу разлили дешевый портвейн, засыпали все это марихуаной и подожгли.
– Ничего ты не понимаешь, – отмахнулся рыжий парень, но просьбу исполнил: подошел к окну, убрал в сторону одеяло и со страшным грохотом открыл раму. В комнату ворвался горьковатый запах осени, послышался уличный шум. – Это запах свободы!
Федюня выпятил грудь, показывая, как он наслаждается. Даже глаза прикрыл.
– Ты ничего там не сломал? – Аня решила оставить без комментариев заявление о «запахе свободы». – Грохот был такой, будто раму вырвали с мясом.
– Так его, кроме вас, никто никогда не открывал. – Голос доносился из угла, заваленного кучей тряпья. Куча зашевелилась и явила миру бледное лицо с огромным синяком под левым глазом.
– Димон проснулся, – обрадовался Федюня. – Как самочувствие, друг? Ты извини, что я тебя вчера, ну, того самого…