— Сколько стоят такие часы? — спрашивает он.
— Больше машины, — отвечаю я. — Даже в нерабочем состоянии.
Он морщится.
— Да уж. Я тоже думал купить себе такие.
Дэниел протягивает руку.
— Спасибо, что помог найти мастерскую, — говорит он Питу.
— Эй, хочешь провести завтрашнюю ночь с нами? Можем вместе пойти смотреть на фейерверки.
Дэниел качает головой.
— В полночь мне нужно быть в другом месте, — говорит он. — Но спасибо за предложение.
Пит хлопает его по плечу, а затем чересчур крепко обнимает меня и уходит. До меня доносится его свист, когда он шагает по тротуару.
Закрывая крышку часов Дэниела, я поднимаю взгляд к нему.
— Они так и не работают.
Его рот вытягивается в прямую линию.
— Я надеялся, что кому-то удастся починить их до того, как станет слишком поздно.
— Слишком поздно для чего? — спрашиваю я.
— Для меня, — отвечает он.
— Для тебя никогда не будет слишком поздно, глупенький, — говорю ему я.
Дэниел
Зёрнышко надежды расцветает в моей груди. Я ни на что не надеялся уже очень давно. Рассеянно потираю грудь, пытаясь утихомирить душевную боль и участившееся сердцебиение. Я уже очень давно мёртв внутри, с тех пор как очнулся в больнице без ноги, без друзей и без будущего. Но сейчас вдруг чувствую, что могу стать свободным.
— Ты в порядке? — спрашивает Фейт.
Она встаёт и подходит ко мне, неуверенно протягивая руку, чтобы коснуться моего лица. Девушка смотрит мне прямо в глаза, и я хочу потеряться в ней и раскрыть ей все свои секреты.
— Всё отлично, — бормочу я, хотя это не так. И добавляю: — У меня ПТСР[3]. В худшем из его проявлений.
— После того случая? — ласково спрашивает она.
Я утыкаюсь лицом в её ладонь и нюхаю её, как котёнок, а она улыбается, позволяя мне это.
— После дозоров. После людских смертей. И лицезрения мёртвых тел. А также того, во что превратилась моя жизнь.
Фейт указывает на диван, что стоит в другом конце комнаты, и я опускаюсь на него с одной стороны. Девушка садится с другой стороны, подтягивая ноги так, что её ступни оказываются между нами, и стягивает со спинки дивана вязаный шерстяной плед, чтобы прикрыть им ноги. Она укрывает им и мои колени. Где-то в районе груди снова начинает болеть, и я потираю это место.
— Что-то болит? — спрашивает она.
— Всё, — произношу я тихо.
Я никогда не рассказывал об этом дерьме. Но Фейт задаёт вопросы, и она не мой командир или грёбаный психотерапевт, который хотел залечить меня до бесчувствия. Чтобы я забыл всё, что видел. Но я не хочу забывать. Мне нужно помнить, потому что если не я буду помнить их живыми, то кто тогда?
— В тот день время для меня остановилось, — говорю я и утыкаюсь лицом в ладони, сосредотачиваясь на дыхании.