– Да ну… пусти! – раздался мягкий девичий голос, и она узнала Далянку. – Пусти, говорю!
Задыхающийся мужской голос назвал девушку по имени, и Лютава его тоже узнала. Рядом был Хвалислав, ее сводный брат.
– Ну, что ты? – прерывисто дыша, шептал он. – Сейчас можно. Никто не скажет…
– Мало ли что можно? Пусти. Пойдем на поляну.
Раздался шелест ветвей. Лютава, окончательно стряхнув марь Нави, выглянула из-за березы и сквозь ветви орешника увидела эту пару – Хвалислав держал Далянку за руки и не давал ей пройти, пытался обнять, а она противилась, мягко, но весьма решительно.
И Лютава вспомнила о вчерашнем: как сама же выгнала из сердца Далянки дух-подсадку, который внушал ей любовь к Хвалису. Но он-то не знает о том, что ворожба не удалась! Лютава снова почувствовала гнев.
– Далянка! Я тебя люблю! – настойчиво шептал Хвалис, пытаясь прижать ее к себе и пожирая глазами. – Мне другого никого не надо.
Неудивительно, что парень не мог справиться с собой – стройная, статная, шестнадцатилетняя девушка, в самой поре, как говорят, с ярким румянцем на белой коже, Далянка была прекрасна, как вила. Она словно родилась из блеска воды под солнцем, из пляски зеленеющих ветвей под свежим весенним ветерком и казалась истинной богиней этой земли, вобравшей всю ее расцветающую красоту.
– Ой, Хвалис, да ведь говорили уже про это, ну, хватит тебе! – Эти речи Далянка выслушивала от него уже года два. – Зачем опять начинать? Не томи себя, забудь!
– Да как же я забуду! Еще скажи – дышать забудь! И чем я тебе плох? Отец мою мать любит, как всех других жен вместе не любил и любить не будет! Как я тебя – одну тебя и навсегда! Он мне наследство оставит такое, о каком прочие братья только мечтать могут! И мне теперь не простая нужна жена, а знатная, из такого рода, чтобы среди жен была самая первая. А это – ты!
– Замолчи! – Далянка наконец вырвалась и отступила. – Далеко же ты, сокол, мыслями залетел!
– Это правда! Так все и будет, вот увидишь! Мы бы осенью и свадьбу…
– Нет! – решительно ответила Далянка. – Не надо такое говорить. Не могу я за тебя идти, и отец меня не отдаст.
– Что – отец? Мы его спрашивать не будем. После Купалы объявим – что он сделает?
– Я не хочу! Я за тебя не пойду. И не говори мне больше об этом.
– Но почему? – Хвалислав шагнул к ней, и его лицо стало жестким.
– Сам знаешь. – Далянка отвела глаза.
Сейчас Хвалис ее пугал. Как и мать, его можно было бы назвать красивым, если бы славянам его вид не казался слишком непривычным и чуждым. И сейчас в правильных чертах его лица сквозила решимость, близкая к ожесточению, карие глаза пылали огнем.