— Из-за денег. Джим требовал деньги. И из-за моей камеи и других вещей… Но это все временно, — быстро добавила она. — Он играл в этой придорожной забегаловке на 16-м шоссе — полагаю, каждый мужчина проходит через такую фазу…
— Что вы можете рассказать мне о Розмэри Хейт, Нора?
— Ничего. Я знаю, что о мертвых дурно так говорить, но… она мне не нравилась.
— Аминь, — мрачно закончила Пэт.
— Я тоже не могу сказать, что убит горем, — признался Эллери. — Но знаете ли вы что-нибудь, что могло бы связать ее… ну, с письмами, поведением Джима и всей загадкой?
— Джим не желал говорить о ней, — сообщила Нора. — Но я чувствовала, что она дурная женщина, Эллери. Не понимаю, как она могла быть сестрой Джима.
— Тем не менее, она ею была, — вздохнул Эллери. — Вы устали, Нора. Спасибо. Вы имели полное право сказать мне, чтобы я не лез не в свое дело.
Нора сжала его руку, и он вышел, когда Пэт направилась в ванную намочить полотенце для компресса на голову сестры. Ничего — абсолютно ничего! А завтра дознание!
Коронер Сейлемсон нервничал из-за этой истории. Публика в числе более трех парализовывала его голосовые связки, а, согласно райтсвиллским летописям, единственный случай, когда коронер открыл рот на городском собрании не только для дыхания, — он страдал астмой, — произошел в том году, когда Дж. С. Петтигру встал и осведомился, почему должность коронера до сих пор не упразднена, ибо за девять лет пребывания в ней Чик Сейлемсон ни разу не смог оправдать свое жалованье в силу отсутствия трупов. Все, что коронер смог, заикаясь, произнести в ответ на эту тираду, было: «Но предположим…» И теперь, наконец, труп появился.
Но труп означал дознание, а дознание означало, что коронеру придется председательствовать в зале судьи Мартина (позаимствованном для такого случая у округа) и говорить перед сотнями блестящих глаз жителей Райтсвилла — не упоминая уже о глазах шефа Дейкина, прокурора Брэдфорда, окружного шерифа Гилфанта и еще бог знает кого. А хуже всего было непременное присутствие Джона Ф. Райта, бывшего домашним божеством коронера. Мысль о том, что обладатель этого священного имени связан с убийством, вызывала дрожь в его коленях.
Поэтому, когда коронер Сейлемсон вяло постукивал молоточком в переполненном зале суда, призывая к порядку, он выглядел жалким, нервным и отчаявшимся человеком. В процессе выбора присяжных все три качества прогрессировали, покуда отчаяние не одержало верх над двумя остальными, и он не понял, что должен сделать для сведения к минимуму тяжкого испытания и спасения чести имени Райтов.