Допили остаток самогонки, съели капусту, картошку. Лицо у Маланьи запунцовело, она, не обращая внимания на Евтушика, дотронется то до Анкудовичевой руки, то до плеча. Как бы показывает этим свою симпатию к нему.
Улеглись спать на лавках. Евтушик на более длинной, что тянется вдоль стены, Анкудович на поперечной, которая ближе к кровати. Маланья обоим дала по подушке.
Евтушик лежит, с полчаса не спит, прислушивается к шорохам темной, сонной хаты. Уже далеко за полночь. Где-то несмело залаяла собака, отозвалась другая. Волки, наверно, ушли, собаки их больше не боятся. За стеной шелестит ветер, еле слышно позванивает слабо замазанными стеклами окон.
Евтушик знает, что если рядом женщина, то Анкудович так просто лежать не будет. Сам он с женщинами никогда смелым не был и, видимо, немного завидует таким вот хватам, как Анкудович. Но, с другой стороны, его не очень-то тянет к поспешным, в чем-то оскорбительным случайным встречам. Если б хотел, имел бы и он любовниц...
На следующее утро мужчины добрались до Озерков. Как и Пажить, деревня состоит из одной улицы, тянется вдоль занесенного снегом болота. Хат тут больше, может целая сотня, но они маленькие, покосившиеся, с подслеповатыми окошками и глаз своим видом не радуют. Строились Озерки, наверно, еще при панщине и с того времени вот так и стоят.
Анкудовичева хата хуже остальных. Сеней нет, изгородь разобрана на дрова, на голом, как бубен, дворе качается под ветром одинокая груша-дичок. Семью мужчины застали за столом. Замурзанные дети дружно болтали в большом закопченном чугуне деревянными ложками. При появлении мужа жена — высокая, высохшая женщина с узким сердитым лицом — не только не выказала радости, но даже не поздоровалась.
Анкудовича такой прием, однако, не смутил. Он разделся сам, попросил раздеться Евтушика и как ни в чем не бывало начал расспрашивать жену про новости. Та молчит, но наконец не выдерживает:
— Батька называется! Волочится черт знает где. Дети голодные, холодные, а ему хоть бы что.
— На задании был, Ганна. Что ты говоришь?..
— Знаю твое задание. Максим Бовтриков и Петро там, где и ты. По два раза домой приходили. У их жен и дрова, и сено. А у меня что?
— Будут дрова. Все будет.
— Погоди, дознаюсь, к кому ты в Пилятичах ходишь. Окна ухватом побью. Нехай тогда твоя краля тряпками затыкает.
"Мерзкая баба, — думает Евтушик. — Анкудович же видный мужик, а такую дрянь взял. Недаром он от нее бегает".
— Не побьешь, Ганна, окон, — говорит Евтушик вслух.
— Почему не побью?
— Потому что нет у него никого в Пилятичах.