— Где?
Слово «плантация» ассоциировалось у меня с сахарным тростником, хижиной дяди Тома, войной между Севером и Югом и прочими американскими реалиями додемократической эпохи.
Нелепое предположение, будто я имею какое-то отношение ко всему этому, меня так удивило, что я открыла рот, чуть не пустив шоколадные слюни.
— Отлично смотритесь рядом! — ехидно похвалил внутренний голос. — Прям голливудская парочка: «Грубиян и идиотка»!
— На апельсиновой плантации, — пояснил свою дикую мысль грубиян, не имеющий счастья слышать диалог идиотки с ее идиотским же альтер эго. — Или что ты тут собирала? Клубнику в теплицах? Для апельсинов вроде не сезон?
— Ничего я тут не собирала! — возмутилась я.
— Кроме, разве что, коллекции больших неприятностей, — уточнил черезчур разговорчивый внутренний голос.
Тут он меня уел, спорить было бессмысленно.
— Так ты туристка? — не отставал блондин. — На туристку совсем не похожа!
Я уже пожалела, что сожрала его конфету. Лучше бы он сам ее ел, а не разговаривал.
Кстати, было немного обидно, что на рабыню с плантации я похожа, а на туристку — нисколько.
Что, разве туристка не может ходить в грязной майке и джинсах, продранных на коленке? Между прочим, чтоб вы знали, рваные джинсы — хит сезона. Не исключено, что и футболки в абстрактных пятнах остромодны.
— Спасибо за конфету, — сухо сказала я и отвернулась к окну, давая понять, что разговор закончен.
С полчаса мы летели молча. Блондин дремал, я напряженно прислушивалась и принюхивалась, прикидывая, как скоро дело дойдет до обеда. Наконец бортпроводницы разнесли подносы тем предусмотрительным людям, которые заказали себе еду заранее, и предложили приобретать бутерброды и напитки в ассортименте всем остальным. Я засемафорила двумя руками сразу, призывая добрых кормилиц к себе.
Двенадцати евро хватало на большой сэндвич с курицей, пирожное и чай. Я полезла в кошелек за деньгами, но блондин опередил меня и расплатился за нас обоих.
— Жащем вы? Я вы фама ваплатила! — запоздало воспротивилась я, вгрызаясь в бутерброд, как бульдозер в песчаный берег.
— Ешь давай, — отмахнулся благодетель. — Заплатила бы она! Меня чуть слеза не прошибла, когда ты опохмелку у народа канючила!
Я поперхнулась и закашлялась, чувствуя, что сейчас умру — от стыда, а не от удушья.
Какой позор! Этот противный малый видел, как я выпрашивала у граждан в очереди спиртное, и решил, что я нищая побирушка! И теперь подает мне на бедность то конфетку, то бутербродик!
И тут в моем смятенном разуме молнией полыхнула еще более страшная мысль.
— Минуточку, — я откашлялась, положила на поднос надкушенный сэндвич и уставилась на блондина инквизиторским взглядом. — Так ты наблюдал за мной в аэропорту?