— Оно по размеру и вам, — заметила я. Роджер застенчиво улыбнулся, точно получил лучший в своей жизни комплимент:
— Да, разумеется — ведь моей невесте должно подходить то же, что и мне! Иначе какой в этом смысл? И лишь теперь я понимаю, что всё началось с кольца, — вздохнул он вдруг, мрачнея. — Понимаете, у Джудит, то есть у покойной мисс Миллз, был один грех. В остальном она — как подарок Небес, то есть была как подарок, конечно… Трудолюбивая, честная, добрая, умелая, никаких родственников в Бромли. И, что самое главное, Джудит обожала мою мать — всю целиком, с привычками и чудачествами, несмотря на болезнь. Звала ласково даже… даже когда становилось трудно. — Роджер сглотнул и на мгновение отвёл взгляд, но почти сразу сумел взять себя в руки. — А мама это чувствовала — и слушалась её. Беда в том, что Джудит не могла удержаться от воровства. У нас часто пропадали мелкие вещи — сегодня платок с монограммой, через неделю — карандаш или недоделанная мамина вышивка, через месяц — вилка. Если исчезало что-то по-настоящему ценное, например, моя печать, я начинал громко жаловаться на пропажу кому-нибудь в присутствии Джудит, и вскоре вещь отыскивалась в неожиданном месте. Печать, скажем, обнаружилась на дне супницы, — разразился Роджер хриплым, похожим на кашель смехом. — Думаю, в любом другом доме Джудит пришлось бы нелегко, но мама вовсе ничего не замечала, а я не сердился. Вот другое дело, когда управляющий пытается укрыть часть дохода от мастерской и положить себе в карман, а такое случается чаще, чем мне хотелось бы. Вы не представляете, леди Виржиния, сколько соблазнов для вороватого человека в швейной мастерской!
— Довольно, мы уже поняли, — мягко прервал рассказ Эллис и обернулся ко мне: — Вам, учитывая ваши собственные непростые отношения с прислугой, думаю, не надо лишний раз объяснять, почему мисс Миллз так долго проработала в этом доме. И продолжала б дальше, если бы не трагическая случайность. Вы наверняка уже догадались, какая.
Пальцы у меня сами собою сжались на трости; раненую ладонь прострелило болью. Запах сырой земли из разбитого горшка стал вдруг необычайно резким, а февральские лиловатые сумерки за окном обожгли взгляд холодом. Давний сон — тот, с которого всё это началось — предстал перед внутренним взором, застилая действительность.
…На постели, укрытая одеялом, лежит женщина — тонкая, сухая и белая, как бумажный лист. Она умирает — умирает прямо сейчас…
"Ты за мной? Я не хотела его брать, ей-ей. Случайно вышло. Ох, кабы я могла вернуться и не взять его… Всё я виновата, всё я…"