— О том, что картина спасена, и волноваться не о чем, — накрыла я её руку своей и тепло улыбнулась: — И моя благодарность не знает границ, но, дорогая миссис Уэст, наверное, вам стоит отдохнуть? Вы немного бледны.
— Я не спала все три дня, — ответила она таким тоном, словно сама себе не верила. — Не спала три дня и только работала, работала… У меня было столько идей, как можно спасти картину! А потом я просто взяла и… и… дорисовала то, что пострадало из-за ваксы и ножа. Моей рукой точно водило что-то…
Джулия моргнула раз, другой — ей явно было трудно держать глаза открытыми. Лоренс с радостью ухватился за первый же повод уехать домой. Мы торопливо распрощались; он обратился ко мне, уже посадив супругу в кэб:
— Слава Небесам, что это закончилось, леди Виржиния! Джулия, конечно, иногда не знает меры, если увлекается работой в мастерской, — он скосил глаза на кэб. — Но нынче впору говорить не об увлечённости, а об одержимости. Признаться, я испугался.
— Не беспокойтесь, — произнесла я негромко; Джулия в кэбе уже задремала, кажется. — Всё позади. Я действительно благодарна вам. Леди Абигейл оплатила реставрацию, но я пришлю вам чек. И не вздумайте отказываться, мистер Уэст. Это подарок.
— Но, леди Виржиния…
— Вы спорите с той, кто устроил вашу свадьбу? — шутливо пригрозила я веером. — Как недальновидно!
— У меня сейчас такое чувство, будто вы спасли Джулию, — неожиданно улыбнулся Лоренс. — Спасибо… А в глубине души и я рад, что с творением Нингена теперь всё в порядке.
На этой ноте мы и расстались.
Я же вернулась в гостиную. Сначала мне показалось, что там не было никого, кроме "Человека судьбы" — картины, завёрнутой в грубую ткань и небрежно прислонённой к стене.
— Виржиния.
Лайзо стоял у окна; я заметила его лишь тогда, когда он обратился ко мне. На столике ещё оставались три чашки — пустая Джулии, наполовину полная моя… и чашка Лоренса Уэста, из которой он сделал, самое большое, глоток.
— Спасибо, — тепло улыбнулась я. — Честно признаться, я испугалась за миссис Уэст. Мистер Уэст сказал, что она была похожая на одержимую.
Лайзо пожал плечами, и на лице его промелькнула тень неприязни:
— Он не особенно-то и ошибся. Если доброе дело делается скверным способом — это скверное дело, — парадоксально заключил он вдруг. — В самой картине зла нет, но рядом с простыми людьми ей не место. Хорошо, что её привезли сюда.
Неожиданный поворот! После такого вступления я полагала, что Лайзо станет убеждать меня отправить картину подальше, но вышло иначе.
— Почему ты так думаешь? — вырвалось у меня. Взгляд сам собою метнулся к двери: не подслушивает ли кто? В безопасности ли тайна нашего робкого обоюдного "ты"? Лайзо заметил моё беспокойство — и усмехнулся: