Сестра вела пальцем по странице, остановившись на другой строчке:
– «И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; она была как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом»[9].
Либ поразила наивность и простодушие этого – мечта ребенка о том, что можно подбирать с земли сладкую еду. Или, например, найти в лесу пряничный домик.
– Есть что-то еще?
– «Сыны Израилевы ели манну сорок лет…»[10] – прочитала монахиня и захлопнула Библию.
Значит, Анна О’Доннелл верит, что питается каким-то небесным росяным зерном, манной. Либ так и подмывало наклониться к женщине и сказать: «Хотя бы раз, сестра Майкл, откажитесь от своих предрассудков и признайте, что все это вздор».
Но разве Макбрэрти не запретил подобного рода обсуждение? Опасаясь, что англичанка преуспеет в выметании паутины предрассудков метлой логики? К тому же лучше не спрашивать. Плохо, конечно, что обе они работают под надзором доктора, этого престарелого знахаря. Если бы Либ получила подтверждение своему опасению, что ее напарница верит, будто бы ребенок питается каким-то сверхъестественным хлебом, как могла бы она работать с ней дальше?
В дверях стояла Розалин О’Доннелл.
– Ваша дочь еще не проснулась, – сказала Либ.
Женщина исчезла.
– Кроме того, с этого дня лампу надо держать зажженной всю ночь, – сообщила Либ монахине.
– Очень хорошо.
И наконец, маленькое унижение: Либ открыла ящичек и показала разбитый подсвечник.
– К сожалению, он упал и разбился. Передайте мое извинение Анне.
Соединяя фарфоровую мать с младенцем, сестра Майкл поджала губы.
Либ взяла плащ и сумку.
По дороге в деревню ее знобило. Ломило спину. Это от голода, подумала Либ, – ни кусочка во рту с ужина в гостинице накануне вечером. В голове туман. Она устала. Было утро среды, а с понедельника она почти не спала. И, что хуже всего, ее обманывает маленькая девочка.
К десяти Либ уже проснулась. Весь этот шум в лавке внизу очень мешал спать.
Мистер Райан, рыжеволосый хозяин, руководил двумя мальчишками, тащившими бочонки в погреб. Заходясь в отрывистом кашле, он сказал, что время завтрака прошло, потому что дочери надо кипятить простыни, так что миссис Райт придется подождать до полудня.
Сначала Либ хотела попросить почистить ей ботинки, но потом потребовала тряпку, ваксу и щетку, чтобы сделать это самой. Если они думают, что англичанка высокомерна и боится испачкать ручки, то они ошибаются.
Вычистив ботинки до блеска, Либ села у себя в комнате и стала читать «Адама Бида», однако ее быстро утомили нравоучения мистера Элиота и досаждало урчание в животе. На той стороне улицы прозвучал колокол, созывающий на «Ангелус». Либ сверилась со своими часами, которые показывали две минуты первого.