4. Василий Розанов всю жизнь корил Гоголя за «Мертвые души», «Ревизора» и другие его «антирусские» сочинения. Он считал Гоголя виноватым в том, что, опошлив русского человека-хозяина, «оноздрёвив» его, «очичиковив», окарикатурив до балаганного шаржа, он не понял его внутренней сути, надсмеялся над ним и заставил зубоскалить других. По Розанову, Гоголь – один из тех, кто толкал Россию на край той пропасти, в которую она действительно в конце концов угодила.
Вообще это свойство всякого культурного русского человека прошлого и позапрошлых веков – видеть в литературе и литераторах ответственных за повороты истории в худшую или иную сторону, за всевозможные перекосы в обществе и в его сознании, за настоящее и будущее России. Слава богу, в нынешнем веке положение в корне переменилось. Литература утратила свои былые позиции врачевательницы, умиротворительницы, равно как и дьявола-искусителя широких народных масс. Сейчас она если и дьявол, то отнюдь не в плане общественно-политическом. Скорее уж в бытовом, интимном, каком угодно другом.
Замечательно знать мир, в котором живешь. Имена цветов, деревьев, птиц, созвездий, ветров, ведь им самим до этих имен, данных им человеком, дела столько же, сколько тем же звездам до нас, людей, – звездам, на которые человек возлагает столько надежд.
Я всегда завидовал таким людям, как Пришвин, Соколов-Микитов, Бианки, Шергин, Коваль, знавшим о мире больше нас, обитателей городских квартир.
Любовь к миру во всех его проявлениях рождает ответную любовь мира. Вот Юрий Коваль, например. Его «любили решительно все – писатели и читатели, дети и взрослые, мужчины и женщины, люди простые и люди в шляпах. Любили собаки, кошки, птицы, рыбы, бабочки, деревья, травы, звезды и облака…» (Э. Блинова. Праздник общения с Юрой Ковалем в сб. «Ковалиная книга» М.: Время, 2008).
Перечитывая этим летом Олешу, в романе «Зависть» я обнаружил фразу: «Меня, как святого, окружал кустарник. Я срывал кисловатые нежные косточки растения, обсасывал их и выплевывал…» Чувствуете? «Растения»!
Пришвин, Соколов-Микитов, Бианки, Шергин, Коваль дали бы растению имя.
Я нисколько Олешу не укоряю. У него уход от имени к обезличенному слову «растения» намерен, он оправдан художественно. Кавалеров – человек не земли, не неба, но – между, ни там ни здесь.
Мы тоже люди между, ни там ни здесь, не знающие и не желающие понять голоса травы, которая у нас под ногами.
Кстати, о голосах травы. Помните повесть Трумена Капоте с таким названием? Так вот, Суламифь Митина, ее переводчик, взяла название из Олеши. Вот это место в «Зависти» (начало гл. XI): «Раздались маленькие звуки… – голоса птиц, голоса травы…»