— Счастлива?
— Ты думаешь, дав себе немного промокнуть, исправишь это? Ты трахаешь женщин, чтобы заработать на жизнь, Миллер! И ты трахнул меня! Сделал меня одной из них! — пячусь назад, голова кружится от ярости и картинок о том времени, которое мы проведели в номере злосчастного отеля.
Вода, стекая по его лицу, блестит.
— Не стоит быть такой пошлой, Оливия.
Вздрагиваю, отчаянно пытаясь собраться с силами.
— Да пошел ты со своим погнутым моральным компасом! — ору я, отчего у Миллера начинают играть желваки. — Забыл, о чем я тебе рассказывала?
— Как я мог забыть? — любой другой сказал бы, что у него безразличное лицо, но я вижу ямочку на его щеке, злость в глазах — глазах, которые умею читать. Я бы сказала, что он прав, что он правда эмоционально недоступен, но я испытала с ним что-то, — невероятное чувство — теперь же я чувствую себя просто обманутой.
Убираю с лица промокшие волосы.
— Твой шок, когда я открывалась тебе, рассказывала о своем прошлом, был не потому, что я занималась этим, и не из-за мамы. Потому что я описывала твою жизнь, с пьяными и богатыми людьми, подарками и деньгами. И. Оттого. Что. Ты. Знал. Уильяма. Андерсона, — я прилагаю невероятные усилия, сдерживая эмоции. Хочу просто наорать на него, и если он в скором времени не сделает хоть что-нибудь, возможно, так и будет. Вот те слова, которые стоило сказать раньше. Не надо было вынуждать его меня трахать или лезть в шкуру тех женин, доказывая правду — правду, которую до сих пор не могу осознать. Ярость толкает на глупые поступки, а я была в ярости. — Для чего ты пригласил меня на ужин?
— Я не знал, что еще делать.
— Ты ничего не можешь сделать.
— Тогда зачем ты пришла? — задает он вопрос.
Простой вопрос, и я в ловушке.
— Потому что я была зла на тебя! Дорогие машины, клубы и шикарная собственность не делают все это правильным! — кричу я. — Потому что ты заставил меня влюбиться в мужчину, которым не являешься! — Я чертовски замерзла, но дрожь в теле совсем не от этого. Я злюсь — злюсь так, что кровь закипает.
— Ты моя привычка, Оливия Тейлор, — его заявление не подкрепляется эмоциями. — Ты принадлежишь мне.
— Принадлежу тебе? — спрашиваю я.
— Да, — он подходит ближе, вынуждая меня отступать, оставляя между нами расстояние, близкое к безопасному. Это пустые надежды, когда он находится в поле зрения.
— Ты, должно быть, ошибаешься, — выпячиваю подбородок, изо всех сил стараясь звучать спокойно. — Миллер Харт, которого я знаю, высоко ценит то, что ему принадлежит.
— Не надо! — он берет меня за руку, но я вырываюсь.