— Ты сказал, что готов ответить на мои вопросы, — напоминаю ему, решительно удерживая в зеркале его взгляд.
На секунду он опускает взгляд к подносу, а потом медленно разворачивается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу, небрежно откидывая со лба темную прядь. Мне становится почти смешно, когда предельно аккуратно поставленное на стол блюдо оказывается полно устриц.
— Угощайся, — Миллер жестом указывает на серебряные приборы, после чего садится.
Игнорирую его предложение, меня раздражает его изначальный выбор, так что я просто повторяю свой вопрос.
— Как долго?
Подняв свою тарелку, он берет три устрицы и аккуратно выкладывает их.
— Я работаю в эскорте десять лет, — говорит он, решая при этом не смотреть на меня.
Хочу выдохнуть шокировано, но сдерживаюсь, вместо этого беру стакан воды, смачивая вдруг пересохшие губы.
— Почему скандальный?
— Из-за моей безжалостности.
Теперь уже я выдыхаю и ненавижу себя за это. Это не должно быть для меня новостью. Я ведь испытала на себе его безжалостность.
Он замечает мою борьбу, но продолжает.
— Потому что в спальне я жестокий, не любящий, ничего не чувствующий, и меня все это не заботит. Женщины не могут мной насытиться, а мужчины не могут понять, почему.
— Они платят тебе за…
— За то, чтобы быть отраханными по высшему классу, — заканчивает он за меня. — И платят баснословные суммы за неразглашение.
— Я не понимаю, — качаю головой, глазами бегая по всему его идеальному столу. — Ты не позволяешь им целовать тебя или касаться.
— Когда я обнажен, нет. Когда мы наедине, нет. Я идеальный джентльмен на свиданиях, Оливия. Они могут дотронуться до меня сквозь одежду, потешить свое самолюбие и насладиться моим вниманием. На этом их контроль заканчивается. Для них я идеальный микс мужских качеств. Высокомерный… внимательный… талантливый.
Вздрагиваю каждой клеточкой:
— Ты что-то от этого получаешь?
— Да, — признает он. — В спальне у меня полный контроль, и я каждый раз кончаю.
Вздрагиваю от его настолько искренних слов, отвожу глаза, с ощущением тошноты и уязвимости.
— Точно.
— Не прячь от меня свое лицо, — просит он, не раздумывая, и я на автомате поднимаю голову, вижу ласковый взгляд, пришедший на смену холодному, ледяному. — Но ничто даже близко не сравнится с тем наслаждением, что я получаю, преклоняясь перед тобой.
— Теперь я с трудом вижу того мужчину, — говорю, и от моих слов нежность в его глазах превращается в страдание. — Так бы хотела, чтобы ты никогда не делал меня одной из них.
— Не больше, чем я, — шепчет он, прислоняясь к спинке стула. — Скажи, что надежда есть.