— Я хотя бы дополз до раковины? Или душа?
— Она была на полу. И моих ногах. Совсем немного! — добавляю я, видя испуганное выражение на его лице.
— Меня вырвало на твои ноги?
— Всё нормально! Я сделала бы тоже самое, если бы оказалась в твоей ситуации. — Слова вырываются, прежде чем я успеваю прикусить язык. Я так старалась не упоминать об этом. На его лице отражается боль, но он переходит к другой теме с той же мукой.
— Я... — Сент-Клер смотрит на остальных, проверяя, что они всё ещё отвлечены разговором о волосах на лице. Они отвлечены. Он подвигает стул ещё ближе и понижает голос: — Я говорил тебе что-нибудь особенное? Тем вечером?
М-м-м.
— Странное?
— Просто... Я едва помню, что находился в твоей комнате. Но могу поклясться, что мы говорили о... чём-то.
Моё сердце бьётся учащенней, дышать тяжело. Он помнит. Вроде как. Что это означает? Что я должна сказать? Как бы меня ни волновал ответ, я не готова к этому разговору. Мне нужно больше времени.
— О чём?
Ему неуютно.
— Я говорил что-нибудь странное о... нашей дружбе?
Вот оно.
— Или моей девушке?
Вот оно. Я окидываю его долгим взглядом. Тёмные круги под глазами. Немытые волосы. Понурые плечи. Он так несчастлив, так не похож на себя. Я не преумножу его страдания, как бы ужасно мне не хотелось знать правду. Я не могу спросить. Даже если я ему нравлюсь, он не в состоянии начать новые отношения. Или согласиться на разрыв со старыми. А если я ему не нравлюсь, то, вероятно, я потеряю его дружбу. Всё так странно.
Прямо сейчас Сент-Клер нуждается в дружбе.
Я сохраняю лицо безучастным, но искренним.
— Нет. Мы говорили о твоей маме. И всё.
Это правильный ответ. У Сент-Клера словно камень с души упал.
Глава 17.
В кондитерской толстые доски из скрипучей древесины и люстры, усыпанные звенящими рядами тёмно-жёлтых кристалликов. Они сияют, как капельки мёда. Женщины за прилавком кладут необычные пирожные в коричнево-белые полосатые коробки и перевязывают каждый пакет бирюзовой лентой и серебряным колокольчиком. Очередь немаленькая, но все терпеливо ждут, наслаждаются обстановкой.
Мер и я стоим между многоярусными стеллажами с нас высотой. Одно — в виде дерева из макарон>1, круглых печений с хрупкой корочкой, точно яичная скорлупа, с такой тающей, насыщенной начинкой, что я теряю сознание от одного только вида. Другой — в виде композиции миниатюрных пирожных (гато), глазированных миндалём и спрессованных обсахаренными анютиными глазками.
Наш разговор возвращается к Сент-Клеру. Он — всё, о чём мы вообще говорим.
— Я просто боюсь, что его отчислят, — говорю я, приподнявшись на цыпочках. Я пытаюсь рассмотреть витрину перед очередью, но мужчина в светлой полоске и неусидчивым щенком на руках, загораживает обзор. В магазине несколько собак, что привычно для Парижа.