А закончить одиннадцатый не пришлось.
Мама умерла. Пытаясь выносить отцу второго ребенка, хотя врачи запретили ей рожать. У нее был отрицательный резус-фактор и слабое сердце. Ее предупреждали – вторая беременность может стать роковой. Но отец так хотел сына.
После похорон я не разговаривала месяц. Не выходила из комнаты и почти не ела. Попала в психиатрическую больницу с диагнозом «анорексия». Отец решил все вопросы, и я получила аттестат зрелости и вполне приличные результаты по ЕГЭ, которые не сдавала.
Примерно месяц после выписки из психушки просидела дома в четырех стенах, пытаясь сообразить, как жить дальше. Оставаться в родном городке было совершенно невозможно. Я кожей ощущала, что была чужой, инородным телом, белой вороной. Словно выплеснутый грязным потоком на берег обрывок бумаги. Ненужный, никчемный. Нужно было начинать новую жизнь. А единственно достойным местом для этой новой жизни, конечно же, была столица.
Когда я заявила отцу, что уезжаю в Москву, он избил меня. Тем же ремнем. Бил долго, с наслаждением, все больше заводясь от моего упорного молчания. Потом сорвал с меня джинсы и продолжил избивать, хрипло дыша от накатывающего возбуждения. Я обернулась и увидела в его глазах похоть. И закричала. Страшно. По-звериному. Он остановился. Закрыл руками лицо. И ушел. До утра я прорыдала на полу, чувствуя себя грязной потаскухой. И поняла, что больше не люблю отца. Не могу любить. Такая тварь, как я, не может никого любить. Ненавидеть, презирать - может. Любить - нет. А утром замазала синяки тональным кремом, собрала вещи, вытащила деньги из отцовской заначки, что-то около двадцати тысяч рублей, и сбежала.
Глава 2. Владлен
Я знала, что отец может меня найти благодаря связям в органах, поэтому вместо Москвы поселилась в Зеленограде. Поступила в педколледж, в основном из-за общежития. Работала нянечкой в детском саду. Подрабатывала вечерами официанткой в кафе. Там и произошло одно знакомство, которое круто изменило мою судьбу.
Его звали Владлен. Сынок местного авторитета. Мажор. Наглый, жестокий. У него были золотая цепь, дорогие шмотки и часы, черный «бумер» и шайка прихвостней-ублюдков. Он был уверен, что весь мир в масштабе отдельно взятого Зеленограда лежит у его ног. А также, что безродная и нищая официантка должна целовать ему ноги за то, что их высочество обратило на нее внимание. А я не хотела. Не было в нем этого стержня. Настоящего мужского начала. Того, что заставляет таких, как я, ползти покорно на животе и вымаливать ласку или наказание. Он был слабаком. Мелким, ничтожным садистом.