- Зачем ты пришла? – этот ритуальный вопрос прозвучал неожиданно. И я с ужасом поняла, что не знаю на него ответа.
Открывая беззвучно рот, я не могла произнести ни звука.
- Зачем ты пришла? – повторил он, и тишина повисла в комнате.
Мои мысли метались, словно лучи стробоскопа на танцполе. Господи, ну что я должна ответить?!
- Не вспоминай. Скажи правду. Ты не можешь лгать мне. За ложь последует суровое наказание, – в звуке его голоса словно перекатывались камешки, становясь все крупнее и крупнее.
Наказание… И тут мой мозг будто осветило вспышкой.
- Я… - промямлила хрипло и несмело, - хочу быть наказанной, монсеньор.
Неожиданно для меня Исповедник тихо рассмеялся. Стало обидно.
- Это неправильный ответ. Но искренний. И за что ты хочешь быть наказанной?
Я снова молчала. Как я могла сказать ему про мать, отца и то, что я изнасилованная сука, которой заплатили за ее позор? Это значило обнажить перед ним еще и душу. Перед чужим, странным, страшным мужчиной, перед которым я стояла голой и беспомощной, трепещущей от ужаса, который он внушал.
- Ты должна сказать мне! - уже строже произнес он. – Ты всегда должна знать, за что несешь наказание. Я ничего не даю даром – ни боли, ни наслаждения. Запомни хорошенько. Если, конечно, хочешь остаться. Итак, за что ты хочешь быть наказанной?
- Я… не знаю, - наконец выдохнула я, уже понимая, что только что совершила непоправимую ошибку.
- Зато я теперь знаю, - он не повысил голоса, но меня пробрало до костей леденящим страхом. – Только что я сказал, что ложь сурово наказуема. Ты солгала.
Он отошел к комоду, выдвинул нижний ящик и достал оттуда что-то. Обернуться я не смела, примерзшая к полу. Меня колотило, но внизу живота все сжималось от сладкого ужаса.
Он подошел сзади и тихо проговорил:
- Я не хотел сегодня причинять тебе боль. Мы могли бы просто поговорить. Но ты сама сделала этот выбор. На колени! – приказал он резко. - Руки над головой!
Я рухнула как подкошенная, больно стукнувшись коленками о деревянный пол. Исповедник защелкнул на моих запястьях наручники, потом снова отошел и придвинул ко мне один из пуфов.
- Ложись, - повелел он, - руки вниз!
Цепочку от наручников он пристегнул карабинами к металлическому ободу, идущему по низу пуфа, заставив меня сползти вперед. Я лежала поперек пуфа, упираясь коленями в пол, и моя задница оказалась выпяченной вверх. Пуф был мягким, замшевым, но эта мягкость была словно насмешка по сравнению с жестким металлом наручников.
Прохладная сухая ладонь погладила меня по ягодицам, скользнула ниже, прошлась по внутренней стороне бедра, раздвигая ноги шире. Потом пальцы осторожно проникли внутрь, и я инстинктивно сжалась.