Ребёнок во флаере был маленький — годика полтора, с белым пушком на голове и большими наивными глазками.
Девочка, подумала женщина, это девочка.
— Город не любил своих людей, — тем временем снова продолжал морф, пока картинка за его спиной меняла ракурс. — Он вообще не умел любить. Так же, как, например, не умел плакать или бояться. Пока живущие в нём люди занимались всей этой ерундой, город деловито пыхтел паром в турбинах атомных станций, гудел километрами высоковольтных кабелей, подбрасывал в космос и выуживал из него спутники и грузовики.
Картинка с сидящей в детском кресле малышкой изменила резкость, и стало видно, как в окне за ней тянется далеко внизу усыпанная жёлтыми звёздами фонарей наземная трасса.
А потом морф моргнул.
Одновременно с движением его век картинка его тоже мигнула: старенький красный флаер резко ушёл в сторону, и взамен него возник падающий на Остафьево почти по отвесной прямой лунник.
Звук у картинки так и не появился, но чей-то детский голос отчётливо произнёс:
— Злая какая-то у тебя сказка.
— Разве? — оживился морф.
— Да, — сердито сказал тот же голос. — Там же люди.
— Да. Но люди не только там.
Морф улыбнулся, и картинка его снова мигнула: малышка во флаере старательно выкарабкалась из своего кресла, ткнула обеими ручками в стекло иллюминатора, и оказавшийся в самом фокусе раскалённый докрасна неуправляемый лунник сперва замедлил падение, а затем медленно и величаво растаял в фиолетовом сумраке.
Почти всё население бывшей Альфы временно осталось в Гонггаре.
После того, как морфы покинули городок, близнецы-телепаты в сопровождении военных отбыли в Женеву, и местный космопорт снова опустел.
Пока где-то там, далеко, едва ли не в соседней галактике, Америка и Европа изо всех сил встречали наступившее рождество, здесь, в этой, хозяин гостиницы, индус по имени Харшад и его жена Джита затеяли за месяц до будущего Лосара ежегодную генеральную уборку, — с переделкой и покраской первого этажа.
Жизнь продолжалась. Зима время от времени сыпала сверху мелким колючим снежком, воздух по утрам был прозрачным, холодным и вкусным, далёкое небо — лиловым, а земля — красивой, диковинной и неустроенной. Рядом с Мэттом по-прежнему были родители и реализаты, и большего он не желал.
Бо́льшая часть его страхов, связанных с неизвестностью, так или иначе притупилась к концу прожитой в горах недели. Почти ничего не зная ни о "неповторимой тибетской физиономии", ни о рассыпавшихся по земным городам морфах, он ни капельки не тяготился своим незнанием.
Последние три дня он жил в одной комнате с Лукашем и Робертом.