* * *
Звук возни во тьме возник так неожиданно, что будь он человеком, он бы подпрыгнул.
Бенжи дёрнулся в сторону, вжался в стену и прислушался: откуда-то прямо у него из-за спины донеслись глухое мычание и шорох. Андроид сунул руки за спину, нащупал, не поворачиваясь, за собой какую-то дверь и впервые в жизни пережил ощущение дежавю.
Тогда, в Лимерике, во мраке он пел.
Он повернулся, приоткрыл дверь, порылся в памяти, нашёл что-то сентиментальное и засвистел.
Отражённый от окружающих стен свист нарисовал ему густые штабеля коробок до самого потолка, заставленные непонятными предметами стеллажи и лежащего на полу в странной позе маленького, похожего на гидроцефала, спелёнутого скотчем гномика.
Первая мысль, пришедшая Бенжи в голову, была о контрабанде, вторая — о складе.
Он чертыхнулся и полез внутрь.
Мэтт, Ая и маленький морф сидели в самом конце зала ожидания космопорта в крохотном баре на три столика. В баре было сумрачно и холодно.
Мэтт восседал на высоком трёхногом барном стуле, ел большой ложкой посыпанное шоколадной крошкой мороженое и думал о том, как начинаются и чем должны заканчиваться всяческие истории.
— С ним не произойдёт ничего страшного, — словно читая его мысли, сказал маленький белокурый мальчик. — Хотя бы потому, что машины не умеют бояться.
— Зато я умею, — вздохнула Ая.
— Ты много чего умеешь, — согласился морф. — Но это значит только то, что значит, и ничего более. Умей. В отношении твоего Бенжи это ровным счётом ничего не меняет. Дай ему прожить самостоятельно хотя бы один день. Он справится, я тебя уверяю.
— А я? — снова вздохнула Ая.
— И ты справишься.
Мальчик шевельнул пальцами, и в руке у него материализовалась большая белая пластиковая ложка.
Дождавшись, пока Мэтт зазевается, он сделал серьёзное лицо, выгреб из чужой вазочки остатки мороженого и отправил себе в рот.
— Вселенная — это машина, — назидательно сказал он оторопевшему Мэтту. — Но ты должен знать, что личная трагедия, переставая быть личной, перестаёт быть трагедией.
Он облизнул ложку, отпустил её в воздухе над столом, и, падая, та рассыпалась на снежинки и бесследно слилась со столешницей.
Ая снова вздохнула и закрыла лицо руками.
— Мне второй день снится снег, — сказала она.
— Я знаю, — кивнул мальчик. — Это потому, что тебе холодно.
— Мне страшно. Я чувствую себя усталой осенней гусеницей. Знаешь, такой, которой уже не суждено стать бабочкой, потому что холода, но у которой ещё есть надежда пережить грядущую зиму куколкой.
— Покой связывает нас с бесконечностью вселенной в той же мере, что и движение, — усмехнулся морф. — Да, Мэтт?