— Смотри! Смотри! Водяной лес останется здесь навсегда! — восторженно пел один.
— Ты глупый, глупый лемур! — возмущённо вопил другой. — У людей ничего не бывает навсегда!
Ая махнула рукой и вопросительно подняла бровь: пойдём?
Пойдём, с готовностью кивнул Мэтт.
Девушка посторонилась, уступая ему дорогу, и он заметил за её спиной уходящую вглубь водяного леса тропу. Тропа была узкой, с обеих её сторон среди острой серо-зелёной травы густо сверкали мелкие ледяные цветы. Мэтт прислушался и пошёл на почти стихшую, но всё ещё различимую тонкую лемурью песню.
Когда они с Аей вышли на поляну, лемуры сидели у куста, на котором болтались большие водяные шары.
В шарах тягуче отражалось заходящее за Землю солнце, и плавали многочисленные стрекозьи личинки.
— Хооолодно… — тоскливо тянул один из катта.
Он сидел, вытянув свою мордочку с белым треугольным пятном на лбу к солнцу, зажмурившись и крепко прижав к груди длинный полосатый хвост.
— Зато красииво… — утешал его другой.
— Эй, катта! — окликнула их Ая. — Что вы делаете тут посреди этой лужи?
— Ая! Ая! — одним большим чёрно-белым комком подпрыгнули от неожиданности оба лемура. И тут же поскакали навстречу, заголосили наперебой:
— Мы увидели, как Низина рождает лес! Мы прибежали смотреть!
— Мы не видели вас на берегу! Но там был другой человек!
— Другой? — удивился Мэтт.
— Другой! Другой! — радостно закивали катта. — Мы покажем! Покажем!
Мэтт оглянулся на сестру, и та кивнула: — беги, беги, — потом улыбнулась, достала из-за спины рюкзак, из рюкзака — прозрачную банку, полную шевелящихся и тыкающихся в стеклянные стенки маленьких сверкающих искр и высыпала их перед собой на землю.
Искры вспыхнули ещё ярче, закружились над тропой, как стая вспугнутых мошек, и полетели вперёд, обгоняя Мэтта с лемурами и освещая им дорогу.
Другой — это был Лукаш.
Он сидел на холме, — там, где ещё полчаса назад был берег Низины, — и смотрел на то, что творила Ая. Не вмешиваясь и, вобщем-то, даже не удивляясь.
Три сотни лет, прожитые среди себе подобных, научили его смотреть на текучесть мира философски. Сам он бог знает когда уже перерос подобную ребячливость: и дочь его, и оба внука давным-давно стали взрослыми, а сам он всё чаще и чаще хотел быть причиной стабильности, а не изменений.
Однако ему нравилось наблюдать, как чудесят другие.
За те триста лет, которые стали его личным опытом, Альфа претерпела тысячи и тысячи активированных реализатами метаморфоз. Когда-то основным генератором чудес был Роберт, в детстве пытавшийся превратить Альфу то в межзвёздный корабль, то в Перуанскую сельву. Затем, когда Роберт уже немного подрастерял свою мальчишечью тягу к дикости и загадочности, на Альфе появились женщины и дети, и изменения стали происходить в основном ради них.