В тот день, когда на пороге гостиницы появились близнецы-телепаты, настроение у всех было праздничное.
В холле, в ярком, широком световом луче, среди плющей и каламондинов, сидел кареглазый, улыбающийся и абсолютно неотличимый от человека морф.
— Дело ведь вовсе не в том, чтобы любым путём избежать противоречий, — сказал он подсевшим к нему — с двух сторон — близнецам.
— А в чём?
— В умении вести себя.
Близнецы синхронно усмехнулись, вспомнив оставшихся в гонггарском аэропорту военных.
— Конфликт всегда воспроизводит интересы сторон, — вздохнул один из них. — Однако, как вы понимаете, формировать в общественном сознании "образ врага" в отношении более сильных существ совсем не в интересах официальной Земли.
— Не в интересах, — миролюбиво согласился морф, и в его жилистой смуглой руке соткался из воздуха очень правдоподобный семимиллиметровый Heckler & Koch с полусвободным роликовым затвором.
Морф приподнял его, пробуя на вес, и положил к себе на колени.
— Однако процедура принятия политических решений у вас такова, что их последствия не всегда предсказуемы для вас самих. Люди недальновидны, и именно это и является зачастую причиной очередного конфликта.
Он замолчал, и в повисшей в холле густой тишине стало слышно, как тикают где-то поблизости невидимые часы.
— Однако мы не хотим воспитывать у человечества расчётливость, — снова подал он голос. — Лепить из вас вторых нас было бы несколько неразумно.
Руки морфа нежно прошлись по ствольной коробке карабина, под этими руками потерявшее одну грозную форму орудие выгнулось другой, не менее грозной формой и стекло на пол вполне себе натуральной коброй.
— Здесь, у вас, на Земле, существует множество забавных жизненных форм, — невозмутимо продолжал морф. — Вы никогда не думали, каково это — быть, например, гидроидным полипом? Ни ушей, ни глаз, ни дифференцированной нервной ткани… Жизнь, не знающая ни звука, ни света, ни боли, ни радости, ни усилий, ни точек для их приложения.
Близнецы переглянулись.
— Думали, — наконец подал голос один из них. — Может, человек и скотина, но скотина, мечтающая или править телегой, в которую она впряжена, или хотя бы считать украшением надетое на её шею ярмо.
По лестнице в холл степенно, как у себя дома, спустилась лисица цвета бурой осенней травы, за ней — ещё одна: спустилась и замерла, растянув зубастую пасть в улыбке, у двери, — так, что падающее на морду солнце сделало её жёлтые глаза почти прозрачными.
— Знакомьтесь, тибетские лисы, — усмехаясь, сказал морф и наклонил голову набок.