Я всегда возвращаюсь. И он тоже. За нас говорят действия.
Я беспокойно ерзаю и меняю тему.
— Ты пригласил сюда моего врага. Это бред.
«День вашей жизни: вы ищете в манускриптах заклятие, которого, возможно, вообще не существует. Красите ногти. Подстригаете ногти. Ах, и не стоит забывать: вы изучаете свои ногти».
Я морщусь.
— Я занимаюсь не только этим. И оставь мои ногти в покое.
«Вы не навещаете родителей. Не посещаете аббатство. Вы почти не едите, и ваша одежда…»
Я прерываю Бэрронса, притворяясь, будто снова рассматриваю свои ногти. На этой неделе они накрашены следующим образом: черный бриллиант, белый лед, черный бриллиант, белый лед. Цветовая схема успокаивает меня, потому что в моей жизни не осталось ничего настолько же четко распределенного. Я нахожусь в курсе прискорбного состояния моих последних нарядов и не имею ни малейшего желания слушать, что о них думает Бэрронс. Сложно хорошо одеваться, когда ты постоянно покрыт желтой пылью. Бэрронс молчит так долго, что я наконец осторожно поднимаю взгляд. И обнаруживаю, что он изучает меня с тем самым выражением лица, какое знакомо женщинам с незапамятных времен: словно я особый вид, который ему совершенно непонятен.
«Вы считаете, что я не могу защитить вас, и поэтому настаиваете на своей идиотской пассивности?»
Идиотской пассивности, да. Как показал сегодняшний день, активность бывает куда более идиотской. И смертоносной. Так Бэрронс для этого устроил сегодняшнее собрание — чтобы заставить меня включиться в дело?
— Конечно нет.
Мне хочется сменить тему.
Пора. Следующие слова Бэрронс произносит вслух, и тепло в его голосе выбивает меня из колеи.
— Ты больше не живешь, Девочка-Радуга.
Я тáю, когда он так меня называет. Бэрронс умудряется произнести эти два слова так, что мне кажется, словно он произнес тысячу, и я начинаю светиться. Эти слова говорят мне, что он видит милую-и-розовую Мак, которой я была, когда только приехала сюда, видит черную-и-убийственную Мак, которой я стала (за вычетом времени, когда я покрыта Невидимыми блохами), и видит все возможные инкарнации между этими полюсами. И хочет их все.
Я знаю, что больше не живу. Никто не может знать это с большей полнотой и уверенностью, чем я. И меня от этого выворачивает. Пассивность не в моей природе, я давлюсь ею, я тону в ней, а Книга жестко держит меня в заложниках за метафорические яйца.
Я смотрю на Бэрронса и говорю ему то, что не сумела заставить себя произнести вслух.
«Сегодня я убила Серую Женщину».
Уголок его сексуальных губ приподнимается.
— Праздничный день. Самое время.