— Давай. А я буду появляться, как джинн из бутылки, и выполнять любое твое желание. Беги, Очаровашка, платье надевай.
— А джинсы подойдут? У меня новые.
— И джинсы подойдут, — с улыбкой кивнул Лёня и посмотрел на Таню. Она жестом пригласила его в гостиную. Там он поправил на диване несколько красных бархатных подушек и удобно уселся.
— Лёня, это что за культпрограмма? — Татьяна устроилась на подлокотнике серого кресла. Легко устроилась, как птичка, словно вот — вот вспорхнет и улетит.
— А ты против? — столкнулся с ее нахмуренным взглядом, ответив своим невозмутимым. — Если не хочешь идти — оставайся дома, мы с Настькой сами пойдем погуляем.
— Так я вас и отпустила, — хмыкнула молодая женщина. — Знаешь же, что одних не отпущу.
— Конечно, знаю. Тогда или иди собирайся, или попробуй сказать ребенку, что в парк мы не пойдем.
Говорили они тихо, чтобы Настя не услышала. Оттого разговор казался немного напряженным.
— Вот ты манипулятор! — приглушенно воскликнула Таня.
— Я манипулятор? Танюша, да я добрейшей души человек! — театрально оскорбился, приложив руку к груди.
— И к тому же очень скромный, — проворчала, хотя губы сами собой растягивались в улыбке.
— Сама скромность. Совершенная скромность.
— Мне времени надо больше, чем Насте, — уступила Татьяна.
— Я тебя не тороплю, — чуть пожал крепкими плечами. — Давай вперед — чулочки — юбочка…
— Лёня…
— И мамку выключи, нечего меня одергивать.
Таня распахнула голубые глаза, собираясь возмутиться, но вовремя прикусила язык. Прав Лёня. Еще как прав. Она привыкла быть мамой и совершенно забыла, как это — быть женщиной. Постоянно прорывалась попытка всех воспитывать, побеспокоиться, дать какой‑то совет. И да, даже Лёню она постоянно одергивала. Это все шло на инстинкте, неосознанно. А после его слов, как со стороны себя увидела, и почувствовала сразу свою ограниченность, зацикленность на ребенке, неумелость в обращении с мужчинами. Теперь вообще стало непонятно, что Лёня в ней нашел, почему вдруг решился на близкие отношения. Мало в ней осталось от той романтичной, летающей на крыльях Тани. Та окунулась бы в эти отношения, как в омут с головой, ни о чем бы не думала, не боялась, не сомневалась. Потому что влюбленные женщины ничего не боятся, кроме потери любимого. Та Таня Лёньке вздохнуть бы свободно не дала, задушила бы своей слепой любовью. А эта, нынешняя, пыталась взять чувства под жесткий контроль, сцепить колючей проволокой. Но тщетно, кажется. Одно только «чулочки — юбочка» из уст Вуича, и щеки вспыхнули румянцем от бурного внутреннего отклика. Черт его знает, отчего так реагировала. Может, потому что в тот вечер на ней были чулки…