Этой новостью он поделился со мной, только со мной, присовокупив:
— Крепко, за семью замками следует держать некоторые открытия. Сейчас в кругах физиков и военных специалистов наблюдается повышенный интерес к тяжелому водороду, полагают, что он может быть использован для создания атомной бомбы. Откуда мне это известно, я вам не скажу.
Он замолчал. Я тоже не произнес ни звука.
— Когда римляне около двух тысяч лет назад завоевали Афины, — снова начал Валленштейн, — то все металлические статуи были расплавлены ими. Римлянам для их военного государства нужен был металл. Когда узнают о дейтерии, возможно, издадут приказ использовать вашу находку, все это любопытное устройство, в качестве сырья для опытов с бомбой.
Говорил он, но я-то ведь слушал. А этого было довольно, чтобы меня посчитали его сообщником. Что связывало меня с этим стариком, которому терять было уже нечего? Почему я так покорно шел за ним?
Нет, теперь я и сам не мог, не хотел, не смел уехать.
Иногда, в сумерки, вертя цилиндрики в руках, я замечал, что внутри них проходят светлые блики, крохотные искорки, которые невозможно было бы зафиксировать даже на самую чувствительную пленку.
У Каспара было отличное зрение, но, посидев со мною часа два в темноте, он заявил, что либо у меня в глазах двоится, либо это из моих глаз сыплются искры. Он утверждал, что сам не видит ровно ничего, кроме зеленых кругов, которые у него ходят перед глазами, очевидно, от усталости.
Профессор Халле, после того как я попросил его взглянуть на свечение в цилиндрах, высказался в свойственном ему стиле. Мы были с ним в подвале только вдвоем, и старик рассказал мне притчу о кадии, который, купив на базаре рослого мула, привел его на свой двор. Мул осмотрелся, скинул недоуздок и залез в кувшин с водой. На крик кадия сбежался народ, несчастного схватили, бросили в яму к умалишенным. Отсидев там сорок дней, кадий согласился с тем, что мул не может залезть в кувшин. Его отпустили домой, но едва он вошел к себе, как мул высунул уши из кувшина и тряхнул ими. Тут кадий завопил: «Смотрите, смотрите! Мул здесь!» И снова попал в яму. Насидевшись там, кадий обдумал все происшедшее и заявил, что теперь окончательно излечился. Придя домой, он глянул на кувшин, а мул высунул голову и подмигнул. «Видеть-то я вижу, — молвил кадий, — но сказать не скажу».
— Да, мой друг, — заключил Халле, — я вам ничего не скажу до тех пор, пока мы не заменим чем-нибудь более веским слова «думал» и «видел».
Свечение было слабое, едва различимое. Зафиксировать его на пленке в условиях нашей лаборатории мне не удалось. Я ломал себе голову, пытаясь понять, каким образом был здесь, в этих цилиндрах, запасен, законсервирован свет и при каких условиях можно было бы получить его обратно…