Так иногда в томительной пустыне
Мелькают образы далеких, чудных стран,
Но это призраки, и снова небо сине,
И вдаль бредет усталый караван…
Иван Васильевич, не скрывая удовольствия, подпевал тенору.
Он прокрутил эту пластинку трижды, а когда стемнело, пошел запрягать лошадь.
Его не было минут пятнадцать. Потом он вернулся:
— Готово. Посошок на дорогу и, как говорят, с богом!
Мы выпили по стопке. Я оделся и в сопровождении участкового вышел на улицу. Было морозно. Луна серебрила покрытые снегом крыши изб, огороды. Во дворе, фыркая, стояла запряженная в розвальни лошадь. Иван Васильевич ласково похлопал ее по морде, бросил в сани охапку душистого сена.
— Это на всякий случай. Кутайся в тулуп и садись. Н-но, Елка!
Мы пересекли шоссе и заскользили по санной дороге в сторону черневшего на горизонте леса. За селом Иван Васильевич остановил Елку, передал мне вожжи:
— Поедешь, не сворачивая, до конца. Через час будешь там.
Он зашагал назад и вскоре пропал из виду.
Дорога шла полями. Иногда она спускалась в поросшие кустарником лощины. Мне казалось, что в них то и дело вспыхивают зеленые огоньки. Я тянулся к ружью, но лошадь вела себя спокойно, и это спокойствие передавалось мне.
Примерно через час я увидел заваленный снегом полуразрушенный амбар. За ним вдоль дороги потянулась изгородь — верный признак близкого жилья. Она кончалась возле нескольких ветхих избушек, которые, будто боясь одиночества и стужи, стояли, тесно прижавшись друг к другу, под голыми кронами каких-то высоких деревьев и от этого выглядели еще более жалкими.
У ближней избы залаяла собака. Я остановил лошадь. Мое внимание привлек красный огонек, вспыхнувший над крыльцом. Я присмотрелся. На ступеньках, покуривая, тихо сидел мужчина и наблюдал за моими действиями. Поняв, что его заметили, мужчина бросил окурок и не торопясь вышел на дорогу. Он был среднего роста, уже в годах, не брит и давно не стрижен; морщины на его лбу выше левого глаза пересекал довольно глубокий шрам. Облик и одежда этого человека — серая солдатская шапка, поношенный ватник защитного цвета и кирзовые сапоги, в которые были заправлены черные брюки, — говорили о том, что когда-то он воевал.
— Здравствуйте, — обратился я к нему. — Мне нужен Кузьмич, бригадир.
— Ну, я бригадир, — ответил мужчина.
— Я от Ивана Васильевича.
— Вижу. Лошадь его да и розвальни тоже. А сам-то он где?
— Остался в Зайцеве.
Кузьмич заглянул мне в глаза:
— Обычно Елку свою он никому не доверяет. Ну, коль доверил, значит, причина была. Надолго приехали?
— На день, а там видно будет…