— Очень темно.
— Но уже светает.
— Я останусь здесь. — Алевт провел рукой Михаила по своей голове. Рука стала липкой от крови.
— Ты видишь меня? Знаю, видишь. И я видел тебя. Раньше. А теперь не вижу. Совсем не вижу. Ничего. Я — слепой, со мной не уйдешь. А один ты сможешь. Отведи меня к дереву, чтобы я не лежал возле дороги. И оставь. А сам торопись.
— Я вернусь за тобой. Обещаю. Если не встречу иерусалимцев, я все равно вернусь.
— Нет времени на разговоры. Эй. — Окликнул Алевт. — Прошу. Поцелуй меня.
Михаил застыл, удивленный. — Чего медлишь? Кто знает, когда встретимся. С этим я хотел бы умереть. Поцелуй. В губы. И прощай…
Он шел, потом, когда стало совсем светло, побежал. Бежал долго, пока не стал уставать. В горле хрипело. Всходило солнце. Воздух стал розовым. Дорога отошла от гор и тянулась теперь среди леса. Запели птицы. Пришлось преодолеть несколько упавших на дорогу деревьев. Он потерял счет времени, каждое усилие, каждый шаг давались с трудом. Глаза были прикрыты, он, спал на ходу, но не упустил ни одного мгновения, не присел, не перевел дыхания. Оставалось совсем немного до того, как он должен встретить иерусалимцев, или усилия его окажутся напрасны. Они не успеют, византийцы сдадутся на милость грабителей. Но пока нужно спешить. А потом он вернется к Алевту. Дыхание прерывалось. Ноги не слушались. Усталая, измученная тень брела впереди, будто сама, без его участия. И постепенно уменьшалась. Скоро полдень. Потом он ткнулся в морду лошади. И поднял голову. Прямо перед ним были всадники в черных плащах с белыми крестами. Смотрели с любопытством. Прямо на него выехал невысокий человек, странно сидевший в седле, почти мальчик, укутанный в широкий плащ, с большой головой на тщедушном тельце. Горбун. Михаилу дали лошадь и поспешили. Наконец, добрались до Алевта. Михаил взял приятеля за плечи и перевернул лицом вверх. Широко открытые глаза, застыв, глянули на него. Лицо было густо покрыто пылью. Михаил встряхнул Алевта, будто пытался разбудить. И только потом глянул вниз. Одежда на груди была распахнута и между ребер, в каемке темной крови стоял нож.
— Эй, давай быстрее. — Торопили его. — Этот подождет.
— Кто? — Спросил Михаил.
— Убийца не станет обнажать грудь прежде, чем ударит. Бог решает за каждого. Этот решил за себя сам.
Они успели во время. Подобрались поближе, стали наблюдать. Тысячная толпа сошлась к осажденному лагерю. Торг заканчивался. Грабители нетерпеливо дожидались добычи. Иерусалимцы выстроились попарно и стали выезжать, стараясь привлечь к себе внимание всех сразу. Двигались медленно, скрывая малочисленность, расчет был, посеять панику и открыть разбойникам дорогу к бегству. И те заметались. А воодушевленные византийцы выстроились и пошли на врага. Ударили сразу лучниками и конными, хотя пришлось двигаться осторожно на коварном каменном поле. Но и самой угрозы для тех было достаточно. Толпа бросилась бежать, не помышляя о сопротивлении, спотыкаясь и давя друг друга. Михаил наблюдал издали, как всадники врезались в толпу, и, орудуя мечами, будто поплыли в обезумевшем человеческом потоке. А навстречу им шли византийцы, дули в хриплые трубы, и ожесточенно действовали копьями. Вышло, как было задумано. Большая часть грабителей вырвалась и была рассеяна, остальные окружены и теперь в страхе ждали наказания. За час все было кончено. Погонщики выводили караван. Замелькали яркие одежды женщин и посольских. Раньше их не было видно, византийцы не хотели разжигать алчность грабителей.