Он проснулся. Как бывает после внезапного сна, он чувствовал себя отдохнувшим. Вечер упал неожиданно быстро, город облепили горячие сумерки, первые звезды зажглись и, будто отразив небесный свет, вспыхнули факелы над городскими воротами. Неподалеку перекликались невидимые голоса. Прозвонили к службе. Здесь на склонах горы стояло несколько монастырей, изгороди расползлись каменными змеями, деля на куски святую землю. Воздух остывал. У городских ворот слышался звон металла и ярко вспыхивало пламя. Кузница работала всю ночь, подгоняя снаряжение, износившееся за долгую дорогу. Зажглись костры, подошел еще один караван, счастливые люди праздновали конец долгой дороги и ждали утра. Был слышен сухой шорох травы, шелест листьев, встревоженных порывом ветра, и одинокий голос тянул то ли крик, то ли песню.
Михаил лежал на спине, глядя в близкие звезды, и вспоминал. Невообразимо далекий, забытый теперь дом, лица актеров, которые ушли навсегда и стали почти неразличимы, Венецию. Сколько времени прошло с тех пор. Год… больше… Утром он вошел в город.
За Дамасскими воротами христиане не селились. Место считалось плохим, жили здесь грязно среди нечистот, от смрада перехватывало горло. Дома были маленькие и убогие, без света и окошек, а больше всего обитали в ямах, отрытых вблизи развалин. Городская стража не добиралась до этих мест, грабили и убивали здесь постоянно.
Мусульмане воздерживались от вина, но желающих хватало и без них. Одни приходили в город, другие покидали его. Притоны держали армяне и греки.
— Молитва не стоит глотка вина. — Кричал бродяга. — Они являются сюда, чтобы разбогатеть, и все слова скрывают собственную жадность. Они вспоминают о нас — бедняках, когда приходит пора воевать.
— Пей и помалкивай. — Урезонивал трактирщик. — Я не позволю тебе порочить власть и хвастать собственным убожеством. Пей молча. Или уходи.
— Готов опоить меня, а потом вывести на площадь. За мой язык. Будь прокляты те, кто правит нами.
— Ты столько выпил, что не можешь держать кружку.
— Я выпросил немного денег у Миллисенты. Она знает меня. Ведь я шел с ними. — Внимание пьяницы переключилось на Михаила. — А я помню тебя. Что тебе не живется с благородными людьми?
— Ты ошибся.
— Нет, нет. Это был ты.
Михаил допил вино и вышел на улицу. Почему ему неприятна эта встреча? Он был беден. Самому это было безразлично. Но назвали Миллисенту.
— Эй. — Михаила прижали к стене. Нога в стремени подтолкнула в грудь. В солнечном свете плыло рыжеватое лицо, борода, румяные щеки. — От пьяниц нет спасения. Их может урезонить только кнут. — И компания дружно расхохоталась.