– Я не притрагивалась к фортепиано с отъезда из Болгарии.
– У тебя четыре дня, а занятия еще даже не начались. С твоей техникой будет не тяжело вернуться в форму.
Мы ведь обсуждали не поездку на велосипедах вокруг квартала.
– Профессор Уайли, я никогда не играла целый концерт в подобном месте, как это.
– Конечно нет, никто на это не рассчитывает. Что-то еще?
Я уставилась на него. Чего еще он от меня ожидал?
– Тогда прекрасно, договорились! У тебя будет куча времени на сомнения позже. – Он повернулся к Доннелли, словно я снова перестала существовать. – Отредактированные объявления уйдут в прессу сегодня вечером. Дадим завтра зеленый свет билетным кассам.
– А программа?
– А что с ней?
– Учитывая время, думаю, нам стоит позволить Теа самой выбирать ее.
Он принял решение незамедлительно, как, казалось, и всегда.
– Хорошо, вперед.
Все еще шокированная, я попросила разрешение играть только Шопена.
Уайли не был воодушевлен этим.
– Я понимаю, правда – «Чехов для клавиатуры» и тому подобное. Продемонстрируй нам силу, а не фестиваль плача.
Доннелли пришла мне на выручку.
– Позволь ей сделать это, Нейт. Мне нравится эта идея – музыка одного восточного европейца в исполнении другого, оба добровольно эмигрировали на запад.
Они немного поспорили, взвешивая все за и против вечера, полностью посвященному Шопену, но потом Уайли разрешил мне выступать, как я хотела. Так мы и решили. Хотела я того или нет, пятница была моей, и пути назад не было.
К ПОЛУДНЮ ФЛАЕРА БЫЛИ по всему кампусу, ярко белые на фоне цветного коллажа на досках объявлений. Лишь с близкого расстояния можно было разобрать тонкую границу из черно–оранжевого знака Принстона, окружающую дату – 14 сентября 2007 – и два имени рядом друг с другом, словно волшебная опечатка связала меня с одним из самых одаренных людей, когда-либо касавшихся фортепиано:
ТЕОДОРА СЛАВИН ИГРАЕТ ШОПЕНА
Я обожала его музыку. До него было много композиторов: мягкая многогранность Баха, развязная орнаментика Моцарта, оглушительная гениальность Бетховена, поставившего всю Европу на колени. Но только Шопен мог раскрыть все грани фортепиано и создать необыкновенный звук. Его считают претенциозно тривиальным. Громкая игра – оскорбительна. Он, тщедушный мужчина с бархатным туше>2, посвятил свою жизнь единственному инструменту. И результат оказался феноменальным.
– Все, что я теперь слышу, кажется настолько незначительным, что я предпочел бы вовсе этого не слышать, – написал знаменитый пианист, услышав живую игру Шопена. – Это не выразить словами. Мои чувства меня покинули.