В довершении всего я должна была начать работать в кампусе – те смены в кафетерии, о которых меня предупреждала Доннелли. Офис Финансовой помощи назначил меня на работу в обеденном зале Магистерского Колледжа, вероятно из–за его близости к Форбсу. До меня доходили слухи об этом месте, о его снисходительной красоте, созданной почти век назад во время разгоревшейся известной вражды между деканом Эндрю Вестом и тогдашним президентом Принстона Вудроу Уилсоном. Вскоре должно было начаться строительство Магистерского Колледжа. Уилсон хотел его построить на территории главного кампуса, где все могли бы смешаться, и магистры могли бы послужить примером для шумных первокурсников. Однако у Веста были другие планы. Он предложил построить богатую академическую обитель, мини–копию Оксфорда и Кембриджа, в котором он мог бы руководить своими стажерами и возвращать старые европейские традиции, вдали от толпы первокурсников и вне досягаемости Уилсона. Вскоре последовали деньги, и Вест смог осуществить свою мечту, возведя готические стены кампуса, которым будут завидовать и подражать конкуренты, такие как Дьюк и Йель.
Мой первый рабочий день пришелся на среду. Мне так не терпелось увидеть творение Веста, что я решила срезать путь через поле для гольфа. Конечно это означало, что я нарушила правила, поскольку гольф–клуб был закрытым, и его членам не нравилось, что во время игры на него вторгались студенты. Но на то, чтобы пройти по университетской дороге потребовалось бы намного больше времени, а на праздные прогулки у меня его не было.
Через несколько безукоризненно скошенных холмов карта кампуса привела меня через резную каменную арку на задний двор, который заканчивался настежь открытыми массивными деревянными дверьми. На мгновение я подумала, что по ошибке попала в церковь. Затем я увидела стулья, длинные столы, солонки и перечницы, стоящие на них на идеально ровном расстоянии. Гигантский обеденный зал был пуст. Я попыталась осмыслить все это и представить, как я буду работать, а другие обедать, в месте, которое всем своим видом и ощущением напоминало готический собор.
Все в Проктер Холле было огромным, средневековым и красивым. Тяжелые двери, открытые в вестибюль, были отделены от других тонкими деревянными брусками. Сам зал был абсолютно ошеломляющий. Его стены были обшиты богатыми дубовыми панелями, на которых висели портреты уже умерших академиков. Над ними возвышались неразрывные белым камнем арочные окна, позволяющие свету изливаться на столы в абстрактных причудливых формах. Еще выше с резных балок куполообразного, как внутренняя часть перевернутого корабля, потолка низко свисали двенадцать люстр, со скалящимися горгульями на каждой из них. На противоположном конце доминировал над всем залом роскошный витраж, щеголяя замысловатой мозаикой своих пронзительных, ярких цветов. И царствовал над всем этим, стоящий перед входом орган – самый величественный, из всех мною виденных.