Волчий король, еле прохрипев: «Ребенок?», получил в ответ привычно косой взгляд и столь тихое «Наследник в безопасности», что едва смог расслышать, притом что наклонился навстречу и повернулся ближе ухом. Осушил после кивка Хранителя — побоявшись не рассчитать время самостоятельно — поднесенный кем-то из стражей кубок. Это было бы забавно: он, владыка времени, хозяин оси клепсидры, не в состоянии почувствовать всего лишь один час! Однако с подобным магическим истощением смешным не казалось ничто.
Вода наполнила силой и показалась очень сладкой. Жаль, пить следовало помалу.
Этайн дремала. Женщину человеческого происхождения мир теней должен был истощить сильнее. Тем паче — беременную женщину, отдававшую все силы синей искорке, которая уже загорелась отдельной душой. Мидир, желая удостовериться, что жена по-прежнему спит, прищурился от лучей безжалостного светила и вновь повернулся к центру комнаты.
После возвращения из мрака и беззвучия, краски Нижнего слепили глаза, ноздри забивали тысячи запахов, уши — тысячи шорохов. Умывались мыши в подвале и сыто щерились виверны у излучины Синей реки; прорастали корни дерев в заповедном лесу и вызревали самоцветы в Черных горах; ловящие мошек ласточки рассекали воздух над Черным замком и взлетали роем феечки из кувшинок… Все вокруг казалось слишком ярким, слишком живым. Возрожден был Мидир, а вновь сотворенным, безгрешным и чистым казался ему весь мир.
Мидир смотрел на Этайн, словно видел ее впервые, преобразившую и преображенную. На маленькую родинку чуть ниже левого века, на четкий контур бровей, на чувственные губы, в мгновения веселья обрисовывающие четкий полумесяц…
Он начинал лучше понимать своих очень дальних предков, что утаскивали жен из других домов и никогда более не показывали их миру. Этайн ему тоже иногда очень хотелось запереть в опочивальне навечно. Вот только истинно певчие птицы не поют в клетках…
Но думы потом. Потом, все потом — и выговор страже, пропустившей королеву на Башню, и самой Этайн. Эта упрямица ослушалась его! Злость вскипела бурным ключом и тут же стихла. Сейчас имело значение лишь, что она жива.
Мидир склонился к ней, коснулся губами теплой кожи лба, втянул родной запах нагретого на солнце вереска. Не смея дотронуться до уст, провел рукой по щеке; страшась нарушить покой, только огладил волосы, ощутив шелковистую упругость каштаново-рыжих кудрей; подтянул выше покрывало… Затем надел заботливо поданный Аланом плащ. Погасил волнение за Этайн, дикое желание остаться и больные воспоминания о матери, поспешил на поле боя.