Лика, сама переживающая кризис, осторожно спросила его, как он одолел «черную полосу».
— Тебе правда это интересно? Важно? — Пашка изучающе посмотрел ей в глаза. — Да, вижу… — Он вздохнул и улыбнулся. — Все просто, Лика. Я обратился к Богу Это — единственное, что вечно, что неизменно, что имеет смысл. Без этого и жизнь — не жизнь.
Лика обмерла. Она рассказала ему о собственных попытках и собственных переживаниях, о том, что у нее ничего не получается, что она не может одолеть как бы внутреннее сопротивление, что борется и проигрывает, но чувствует, что жить так же, как раньше, не может…
— Да, — сказал Пашка. — Я тебя понимаю. Прекрасно понимаю, Лика. Сам был в таком же положении. — Он говорил спокойно и уверенно: — Знаешь, я всегда считал, что вера вещь слишком интимная, слишком личная, чтобы кричать о ней на площадях. Я русский, крещеный, но то, что творилось тогда в православии… Скажем, то, что я тогда видел в православии, так будет вернее, на мой взгляд, это была не вера. Мне казалось, это даже не религия. Когда я видел наши церкви, мне становилось больно, мне всегда вспоминался один и тот же момент из Евангелия… Помнишь, когда Господь наш Иисус Христос прогонял из храма торговцев? — Лика кивнула. — Так вот, мне становилось больно, и я мечтал, чтобы это случилось снова. Когда я видел прихожан, мне становилось больно от того, что никто, почти никто, как мне тогда казалось, Бога не узрел. И не узрит, потому что служат они все Маммоне. Я был в этом уверен. Мне становилось больно, когда я видел священников, которые во время богослужения могут спокойно переговариваться о вещах явно не богоугодных, по крайней мере, не имеющих отношения к Богу. Мне становилось больно, когда во время праздников церковь набивалась народом, но многие даже не знали, что это за праздник. Мне становилось невыносимо больно и противно, когда я слышал разговоры о возрождении духовности. Какая духовность? Стоит только один раз попасть в храм во время самого большого христианского праздника и посмотреть вокруг, чтобы понять — никакой возрождающейся духовности. Только мода. Тогда мне становилось еще и страшно. Я даже думал, каюсь, Лика, что никакого Бога нет, — Пашка перекрестился. — Прости, Господи. Потому что все, что я тогда видел в православии, свидетельствовало не о Божьем существовании и промысле, а о том, что все это — большая и хитрая авантюра. Все это, на мой взгляд, могло запросто отвратить от Бога, но привлечь?.. Так было… — Он опустил глаза и, вздохнув, замолчал.
— А потом? — напомнила о себе Лика с замиранием сердца, которое было вызвано точным совпадением его слов с ее мыслями.