В полумраке Валерка пробрался в свою комнатку и забился в угол как волчонок. Он просидел там полночи и только потом, когда сон его сморил, перебрался на кровать, уснул как убитый, не раздеваясь, не разбирая постели.
С этого дня ненависть в его душе стала медленно перевешивать любовь.
Так мать начала припивать и водить в дом мужиков.
Валерка, когда было тепло, шатался по улицам, а когда похолодало, пропадал у друзей. Об успеваемости в школе и речи быть не могло. И в конце ноября его учительница, озабоченная Валеркиными отметками, сама пришла к Тамаре — на вызовы в школу и на родительские собрания она никак не реагировала. Валерка пару раз показал ей свой дневник, но мать только пожала плечами. После этого он и вовсе перестал это делать. Она вообще не интересовалась его жизнью, его учебой.
Учительница Зинаида Васильевна ждала ее, ждала и однажды под вечер пришла сама. Мать, слава Богу, еще не выпила. Валерка сидел в своей комнате и настороженно прислушивался к их разговору. Зинаида Васильевна была женщиной мудрой, проницательной. Она поняла Тамарино состояние, чисто по-женски ее пожалела, участливо с ней поговорила. Валерка тогда мало что понял из их беседы, только что учительница маму жалела и уговаривала подумать о сыне. А мама лишь тихо плакала.
Но после этого мать пить перестала, перестали в их доме появляться и чужие дядьки. Мать, казалось, окончательно взялась за ум — интересовалась учебой сына, делала вместе с ним уроки, даже ходила на родительские собрания. А вместо многих мужчин у нее появился один, постоянный, переехавший к ним в дом — невысокий, щуплый и лысоватый дядя Слава.
Валерка с удивлением наблюдал за тем, как он обживался в их квартире, как по-хозяйски расхаживал по комнатам в отцовских тапочках, чуть ли не на четыре размера ему великоватых, как сидел за ужином во главе стола, словом, пытался делать вид, будто так было всегда. Валерка, конечно, сравнивал его с отцом, и сравнение это было явно не в пользу дяди Славы, но мать не пила, и этого ему было достаточно. Он подтянулся в школе, перестал пропадать вечерами у друзей и даже научился стойко сносить снисходительный тон дяди Славы.
Так прошло пять месяцев, Валерка понемногу расслабился и жалел теперь мать только потому, что больно уж даже на его, мальчишеский взгляд, неказист был дядя Слава. А потом приехал отец.
Он ввалился в квартиру как-то под вечер, здоровенный голубоглазый великан, светловолосый и усатый — ни дать ни взять, русский витязь.
— Папка! — задохнулся от радости Валерка и, подлетев, повис у него на шее.