Все призадумались.
— Иван Егорыч, записывайте, — подтолкнул Томин.
— К отцу не сунется…
— Не-ет старик его в амбар запрет, да еще вожжами, пожалуй. К друзьям по бутылке.
— К Матвею может.
— К Матвею — да. К Андрею Зубатому тоже. Записывай обоих.
— Алабина запиши, Петра.
— Сомнительно.
— Зато городом не надо идти, с краю.
— Ладно, для верности. И Лопатиных уж тогда.
— А вдруг он прямо домой — и… что-нибудь Майе Петровне? — предположил Виктор.
— Белым днем не осмелится, а к ночи присматривать будем.
— Развод в восемь? — спросил Томин.
— В восемь. Гусев — замнач по оперативной части — вернется в шесть.
Томин глянул на часы. К семи надо быть в Москве. Принять душ, сменить рубашку — и к Паше: ведь сегодня знаменательная юбилейная суббота, на которую он обещал явиться хоть с того света.
Багров одолел свои двенадцать километров.
Облепленный снегом, зелено-бледный, почти неузнаваемый добрел до стоявшего на отшибе обнесенного плетнем дома. Осторожно заглянул в окно и постучал пальцем по стеклу. За дверью послышался голос: «Кто там?»
— Дед Василий, отвори.
Дверь приоткрылась, высунулась седая голова. Уставилась на пришельца с недоумением, пошевеливая бровями, стараясь сообразить, кто пожаловал.
— Да я же это, я… — просипел Багров.
— Мишка?! — ошеломленно вскрикнул дед. — Откудова тебя черт нанес?..
— Ш-ш… один ты?
— Кому у меня быть?
Уединенно жил старик, держал пасеку. Ходили к нему только за медом, который он предпочитал выменивать на продукты, чтобы не таскаться самому в город: ноги донимали. А последние дни визитеров не случилось, и некому было доложить деду Василию о городских новостях.
— Чего не пускаешь? — беспокойно заозирался Багров; тело его рвалось в тепло и укромность.
— Снег стряси.
Нежданный гость снял шапку, хлопнул о колено, криво надел и чуть как бы пошатнулся. Спиртным, однако, не пахло, дед Василий в свои без малого девяносто лет сохранил и безошибочное обоняние, и зоркость. Он взял веник, сам обмел Багрова от плеч до валенок.
— Теперь заходь.
И, запирая за ним, тоже внимательно осмотрел округу. Багров рухнул на табуретку у теплой печи, закрыл глаза. Дошел!
— Дошел, видать, до ручки, — пробурчал дед Василий. — Сымай тулуп, Михайло.
Тот кое-как расстегнулся, стащил полушубок, дед бросил его на лежанку сушиться. Шапку, дивясь дорогому меху, уважительно повесил на гвоздь. Потом оглядел небогатое свое стариковское хозяйство, достал растоптанные бахилы:
— Обутку смени.
— Не могу, потом. Картошкой пахнет… — запекшимися губами выговорил Багров.
— Картошка с голодухи — вред один. Меду тебе надо, мед силу даст. Спасибо, чайник горячий, — он старательно задернул занавеску на окне, к которому приставлен был стол.