Под эту речь своего старшего начальника офицеры смотрели с террасы храма Хосенди на входивший в бухту бременский бриг «Грета».
Алексей помнил Бобкока. Приплюснутая голова, лба почти нет, вжался в брови, глаза спрятаны, челюсти выдаются, готовые хватать и кусать, и огромный сморщенный горбатый нос принюхивается. Хитрая улыбка плута не сходит с этой физиономии.
...Каков же окажется шкипер немецкого судна? Опять предстоят неприятные переговоры, и, может быть, опять ни о чем не договоримся. Так живешь и не уходишь. Долг любви и долг солдата! Пытка!
При штабе всегда дежурит офицер или юнкер и стоит вооруженная охрана. Пушкин по утрам обязывает офицеров являться. Здесь решает сегодня судьбу трехсот моряков.
Тучи нашли. Море серо, и серы горы. Сеет невидимый дождь. Печальный, жаркий день дождливого июня. Большое судно с голыми мачтами смутно проступает на поверхности бухты, как сквозь туман.
Вот и шкипер господин Тауло. Высокого роста, рыжий, лысый, разговаривает приветливо. Передал рекомендательное письмо адмиралу Путятину от банкира Сайлеса Берроуза из Гонконга.
– Почему в Охотск? – удивился он.
– Вы же сами сказали моим офицерам, что заходили в Хакодате, видели сильную английскую эскадру, которая направлялась на Амур для уничтожения русских крепостей.
В Камчатку нельзя и в Татарский пролив нельзя. Пушкин упрямо добывал сведения от американцев в Симода и от японцев, которые, как оказалось, вели порядочное наблюдение за морями. В Де-Кастри прохода не будет, а на Камчатку идти незачем. Единственно, куда еще можно, вероятно, пройти, – в Охотск. Не должно быть блокады Охотского побережья.
– В Охотск, я вам сказал! – говорит по-немецки Пушкин. – Приходила «Кароляйн Фут». На Камчатке нет никого, все ушли, и «Кароляйн» передала Лесовского с матросами другому американцу, чтобы доставить их на Амур.
Кто они все? Один другого стоит! Мусин-Пушкин помнил, как оскорбились и разъярились наши матросы, когда уже все собрались в Россию, а на «Янг Америка» вдруг стали их отталкивать, не пускать на судно. Неужели и с этими драться?
– Не лежит у меня душа ко всей этой сволочи, – обращаясь к Шиллингу, Михайлову и Сибирцеву, говорит Пушкин при шкипере и его пособниках. Хотел бы добавить, что и здесь нельзя оставаться больше, надо идти, война требует, и в море хорошего нечего ждать.
На «Грете» комиссия из офицеров во главе с Пушкиным осмотрела каюты и трюмы для грузов.
– Вы, капитан, крыс выморите.
– Чем? – весело спросил немец.
– Серой! – сказал Шиллинг. – У японцев есть. Японцы вам живо все сделают.