Снизу раздался отчаянный вопль:
— Их виль нихт, зи хабен кейн рехт! — вопил фриц. — Я не хочу, вы не имеете права! — Бывший обер вскочил с криком, упал на землю и начал колотиться о нее затылком. Двое уже бежали к нему.
— Слепцов, — подстегнул я. — Приведи его в норму, быстро!
Мы услышали далекую стрельбу и стали копать проворнее. Земля была теплая, сыпучая, со слабыми корневищами. Если бы у нас были настоящие лопаты, а не эти коротышки, с такой пустяшной работой можно было бы справиться за десять минут.
Тут я вспомнил о Родионове, и мне стало душно. Я так увлекся работой, что вовсе забыл о нем. Захотелось пить. Я передал лопату Зазнобе, спустился к ручью. Родионов по-прежнему лежал в забытьи.
Я намочил в воде платок, подошел к носилкам. Немец невдалеке перестал колотиться и затих на траве. Слепцов сидел у ног Родионова и рассказывал ему сказку для детей дошкольного возраста о том, как сегодня ночью мы вынесем его к своим, сдадим в медсанбат, а там ему сделают операцию, отправят в глубокий тыл на лечение, дадут отпуск, а там и войне конец и еще что-то в этом роде, прекрасное и безнадежное.
Я встал на колени, обтер лицо Родионова мокрым платком. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Глаза у него были спокойные и ясные.
— Когда? — спросил он.
— Скоро пойдем, — отвечал я, не зная другого ответа.
— Возьми меня, — он приподнял голову и посмотрел вверх по склону. Я слегка подвинулся, чтобы закрыть собой ту поляну, если он ее видел.
— Возьми, — повторил он с тревогой.
— Куда? — я делал вид, что ничего не понимаю, а сам чувствовал себя последним дураком.
— Отнеси… к могилке моей, — он опустил голову и перестал смотреть туда.
— Заговариваться начал, — сказал Слепцов.
— Я не заговариваюсь, — четко проговорил Родионов, не поднимая глаз. — Только ты отнеси. Христом прошу. Мне уже недолго. Там обожду. Там лучше…
Я решительно поднялся:
— Бери, Слепцов.
Мы взяли носилки и пошли по склону. Поляна была залита холодным солнцем, осины тревожно вздрагивали, и солнечные блики пробегали по двум желтым холмикам, прикрывающим могилу, как бруствер прикрывает окоп. Пройдет еще двадцать лет, и я подумаю о том, что могилы — это незаживающие шрамы земли, а тогда я безжалостно и тупо смотрел в глубину земной тверди. Баранов и Зазноба увидели нас и перестали копать.
— Ближе. Не бойся, — сказал Родионов.
Мы положили его сбоку, между холмиком и осинами. Солнечные блики перебежали на его лицо. Он с трудом приподнял голову, неспешно, по-деловому осмотрел поляну.
— Хорошее место, — сказал он, и мне показалось даже, что он улыбнулся.