Он набросился на науку с истовостью крестьянина, какой сам в себе не ведал. При этом следует учитывать, что, ступив на путь образования, Иван Данилович оказался словно бы чистым листом, на котором можно было начертать все что угодно.
Первой женщиной, открывшей это, была Виктория. Они учились на одном курсе, и оба получили задание выступить с рефератами на специальном семинаре по средним векам. Сухарев всего год назад приехал из Нюрнберга в свой сибирский город, откуда уходил на войну. Он еще донашивал старые офицерские кителя и сапоги, могучий деревенский увалень, топающий по лестницам, грохочущий стульями, не признающий перекрестков. Без женской указующей руки, уверенно и мягко направляющей его, он наверняка запутался бы в каменных дебрях. И Виктория особым цивилизованным чутьем осознала это.
Она была дочерью профессора, правда, из смежной отрасли знаний, тем более она нуждалась в массах, которыми могла бы руководить. И такой массой стал для нее Иван Сухарев, сам тоскующий по руководящей руке, довольно он командовал солдатами.
Виктория Мурасова носила кофты с высокими воротничками, из которых выступал тонкий стебель шеи, завершающийся маленькой головкой с насмешливыми близорукими глазами за стеклами очков. Если к этому прибавить хрупкость тела и голоса, осиную талию, спину с прогибом, матовую белизну рук, то из пространства возникнет готовая Виктория, вознесясь над уровнем паркета на 153 сантиметра. Из одного Ивана могло бы получиться полторы Виктории, что, собственно, и способствовало зарождению спасительного неравенства, когда сила и слабость великодушно меняются знаками.
Увы, не сразу Сухарев пришел к пониманию этого простейшего постулата. До сих пор он предпочитал действовать с позиции силы. И тут решился, едва они остались после семинара вдвоем в аудитории. Сгреб хрупкую Викторию в охапку и приложился к ее устам.
Губы Виктории податливо смялись, и наш отважный герой в тот же миг ощутил на левой щеке пряный вкус пощечины, впившейся в него по всем правилам средневекового искусства. Боли он не почувствовал, пощечина была сугубо нравственной. Сухарев ослабил руки, расцепляя объятия, и Виктория горделиво ускользнула в образовавшийся проход, постукивая каблучками по паркету.
Все же малая частица Виктории осталась на его губах, и этой медовой малости вполне хватило для того, чтобы он пустился вслед за беглянкой. Она уже перебирала каблучками этажом ниже, он догонял ее на слух, настиг у главного входа, сумев ухватить за руку. Виктория пылала презрением, и этот праведный пламень ожег его еще больнее.