Наш разговор затянулся до позднего вечера. Иногда среди нагромождения пустых фраз проскальзывали осторожные вопросы и вопросики, с помощью которых изобличают лжецов. Не удивлюсь, если за стеной сидит стенографист, который прилежно записывает беседу для последующего анализа. Моим далеким прошлым Сергей Васильевич не интересовался, а на все прочие вопросы я отвечал довольно честно.
Меня не просто прощупывали – меня допрашивали.
42
Казалось, что этим беседам не будет конца. Курдогло навещал меня каждый день, и разговоры стали некой традицией. Общение, надо заметить, не было обременительным, хоть и требовало постоянного напряжения. Меня уже не допрашивали, а потрошили! Потрошили, но осторожно, словно боялись потревожить обнаженный нерв. К слову – никогда не касались прошлого. Удивительно, но это факт. Согласитесь, что при таком напоре раскусить человека – это вопрос времени. Как бы вы себя ни контролировали, все равно ошибетесь в какой-нибудь никчемной мелочи.
Спрашивали о работе на Федерико Линареса, моем первом побеге и прочих каторжных похождениях. Поначалу я удивлялся: Курдогло мог поручить допрос подчиненным, но занимался мною сам. Не слишком ли много чести для каторжанина? К тому же он не только задавал вопросы, но и отвечал. Я интересовался прошедшей войной, европейской политикой и жизнью в России – словом, пытался не выходить из образа русского, выросшего в глуши, вдали от родины.
Вместе с тем судьба Эрнесты Вильяр заботила меня ничуть не меньше собственной. Об этом я и сообщил консулу. Он слегка удивился, но обещал навести справки. Не окажись я здесь, рискнул бы проникнуть в монастырь сам, хоть и понимал, что этот поступок был бы чертовски глуп. Однако после всех приключений на такие вещи смотришь иначе. Привык, что вокруг меня происходит непонятная чертовщина. Хотя… Почему непонятная? Пусть и повторюсь, но скажу – в чужом мире выжить трудно. Особенно если ты беглый каторжник. Ты вынужден искать союзников, а они преследуют собственные цели, которые далеки от твоих планов и пожеланий.
Потом… Не знаю, что именно произошло, но про меня словно забыли. На целую неделю. Приносили еду и табак, в разговоры не вступали, а на вопросы молча пожимали плечами. Пару раз хотел выйти на улицу, но путь преграждал один из охранников и вежливо советовал вернуться обратно. Странный арест, не правда ли?
Дни летели незаметно. Усталость взяла свое, и я отсыпался. Истреблял табак, мучился от тропической жары, пил кофе и ломал голову над бумагами убитого Мартина. Загадок в этих документах было не так уж и много. Карта предельно ясна, а заметки, сделанные на отдельном листе, просто образец топографического отчета. Для данной эпохи, разумеется.