— Вы подумали о нём? Да, конечно, он похож на Вас, такая же бездушная жестокость, надменность и пренебрежение ко всем, но в нем хотя бы изредка проглядывает человечность. И… он расколол Совет. Вашей смерти хотят многие, но не его.
— Где он? Что с ним? Скажи Торберт, заклинаю. — Хриплый голос узника внезапно прервался, скованные руки безвольно опустились.
— Что будет с моим собратом? Его тоже ослепят? Отрубят руку и пальцы? — Покрытое темными разводами лицо содрогнулось. — И кастрируют?
Казалось та страшная ярость, что бушевала в узнике мгновение назад, вдруг исчезла. Безвозвратно испарилась. Мужчина вновь опустил голову, но тут же, точно одумавшись, посмотрел в глаза нежданному гостю и с неожиданной болью произнес.
— Спаси его Берт. Он ведь еще так молод. Ради нашей прежней дружбы. Во имя той общей крови, что течет в наших жилах. Ведь он последний! — Прежние сталь и непреклонность из голоса исчезли, а его тембр неожиданно стал жалобным и просящим. — Мой сын последний в роду Младшего и после него ни будет никого. Понимаешь, никого!?
Красный плащ, будто почувствовав внезапную слабину узника, ощерился, но тут же отвернулся и пожал плечами:
— Меня всегда поражало Ваше полное безразличие ко всему, кроме Эверарда. Впрочем, это необъяснимое чадолюбие, говорят, присуще всем Матрэлам. Для Вас существуют лишь Ваши потомки, в которых Вы видите свое продолжение. Правда, — он горько усмехнулся, — лишь по мужской линии. В любом случае, странно видеть Вашу боязнь, или что Вы там чувствуете в своей бесстрашной душе. Вы, не моргнув глазом, можете перерезать горло чужому ребенку, но когда на кону стоит драгоценная жизнь Первого Рыцаря в Вас просыпается что-то человеческое. — Он на мгновение задумался. — Я не смогу Вам помочь. И даже если бы мог, не сделал бы этого. Ваша с ним участь решена окончательно и бесповоротно. И еще милый дядюшка, — красный плащ насмешливо посмотрел на узника, — мы с Вами ни когда не были друзьями. И знаете почему? — Не дождавшись ответа, он презрительно скривился. — Младшие Владыки не умеют дружить. Они просто не способны понять и почувствовать то, что присутствует в настоящей дружбе — любовь, сострадание и доверие.
Последние слова, тяжело упав в темное пространство камеры, как будто, ударили заключенного наотмашь. И без того бледное и осунувшееся лицо окончательно омертвело, превратилось в застывшую, безжизненную маску. Мужчина медленно закрыл глаза и замер, словно прислушиваясь к размеренно падавшим с потолка камеры тяжелым и дурно пахнувшим каплям. Красный плащ еще какое-то время постоял, но, не услышав больше ни слова, повернулся и прикрываемый все так же настороженно глядевшей на заключенного стражей, быстро вышел. Дверь захлопнулась. Мужчина со стоном привалился к шершавой стене, вытянул вперед скованные длинные ноги и застыл, с тоской гладя на покрытой испариной потолок. Боль, ненависть, ярость бушевали в нем. Но страха не было. Узник не боялся того, что ему предстояло вынести. Он никогда и ничего не боялся.