"Нарисуй мне трубу или ночь, полную окурков", – сказал белый от зависти Сатчмо, а фотографии, гонимые седым ветром по аллеям старого парка, по-прежнему говорят о любви…
… просто о любви.
Пока мы пили на кухне, Лида сидела в комнате перед зеркалом и, занимаясь своей внешностью, что-то тихонько напевала. Отсутствие слуха и желание петь суть джаз. Я не напрягался, когда она пела какую-нибудь песенку-однодневку. Получалось у неё криво и поэтому красиво. Последняя, не поддающаяся определению нота на мгновение повисла в воздухе и бесшумно разбилась о пол…
Лида встала, включила музыку и вернулась к зеркалу. Она готовилась выйти в людские массы. Торопиться нам не приходилось. Я знал: она могла только своему лицу уделять часа три с половиной. Нежность плюс искусство. Нарисует что-нибудь над своим красивым зелёным глазом – не нравится – сотрёт и снова берётся за кисточку. Малевич плюс Пикассо! Два в одном. Вернее: в одной.
– Что это она слушает? – спросил меня пьяный Алик.
– Цезария Эвора.
– Ну, и мыло.
– А мне нравится.
– И что ты в ней нашёл? В Бразилии так поёт каждая дикая обезьяна.
– Значит, мне нравится…
– Как поёт каждая дикая обезьяна, – закончил за меня Алик. Но, не смотря на то, что он пошёл на попятную, я не сдержался и заметил:
– А ты, однако, сноб.
– Разве сноб стал бы пить дешёвое пойло? – намекнул он мне на портвейн, – да ещё среди дохлых тараканов, – он покосился в угол, где навсегда обрели покой три мушкетёра нескучного мира насекомых.
– Кстати, о птичках. На, – сказал я, протягивая ему газету, – читай.
– Где?
– Сразу под шапкой.
Алик покрутил по сторонам головой в поисках шапки, но, не найдя оной, упёрся неровным глазом своим в газету и с выражением, присущим только пьяным людям, стал декламировать:
– "Притонам в нашем обществе не место".
– Откуда ты это взял? – я отобрал у него печатный орган, в котором совокуплялись пролетарии всех стран, и с удивлением обнаружил, что статья с тараканами куда-то пропала, но на её месте появилась не менее интригующая информация.
Читаю: "…тов. Трав К. Щ. превратил свою квартиру в притон. Только что там, в пьяном бреду уснул некто товарищ Алик (фамилию установить не представляется возможным). Его безжизненное тело до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: "Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Трав К. Щ. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?"".
Я посмотрел на Алика. Тот мирно спал, положив голову на стол. Его сильные руки безжизненно свисали вдоль туловища. Пьяный человек беззащитен. Тем и силён.